Храм Новомучеников и Исповедников Российских в Строгино

Священномученики Иаков (Маскаев), архиепископ Барнаульский, Петр (Гаврилов) и Иоанн (Можирин), преподобномученик Феодор (Никитин), мученик Иоанн (Протопопов) 

Преподобномученик Феодор (Федор Васильевич Никитин) родился в 1873 году в крестьянской семье в селе Солдатском Орловской губернии. Принял иноческий постриг. В 1931 году инок Феодор был приговорен к десяти годам заключения в концлагерь в Сибири, откуда был досрочно освобожден по состоянию здоровья и отправлен в административную ссылку в село Колбаны Грязнухинского района Западносибирского края. Здесь он работал в храме сторожем. 17 ноября 1936 года инок Феодор был арестован.

– Вам предъявляется обвинение в том, что вы являлись участником контрреволюционной повстанческой организации. Что вы можете показать об этом? – спросил следователь.

– В этом себя виновным не признаю.

– Вы говорите неправду. Следствие располагает бесспорными данными, изобличающими вас как активного участника организации.

– Никаким участником организации я не был и дать показания по этому вопросу не могу.

– Вы продолжаете говорить неправду. Вам известен Даниил Носков, благочинный Смоленского района?

– Даниила Носкова я знаю. Познакомился с ним в селе Точилино Смоленского района, куда он устроился священником в 1933 году после освобождения из ссылки. Когда я стоял в церкви, ко мне подошел Носков и, увидев на мне сиблаговскую одежду, стал спрашивать, откуда я. На вопрос Носкова я ответил, что из Орловской губернии, в Сибири отбывал наказание. Носков на это мне сказал, что и он был в Сиблаге, освобожден недавно. С тех пор мы с ним изредка встречались.

– Дайте показания о политической настроенности Даниила Носкова.

– О политических настроениях Носкова дать показаний не могу, так как о них не знаю.

– Вы говорите неправду. Вам хорошо были известны антисоветские настроения Носкова, он сам вам рассказывал, за что был осужден, где отбывал наказание. Предлагаем не запираться, а дать правдивые показания.

– О том, что Носков был осужден Тройкой ОГПУ, я знал из его рассказов, но не знал, за что его судили. На политические темы мы с ним не говорили, и дать показания по этому вопросу я не могу.

– Вы опять говорите неправду. Следствию известно, что вы у Носкова были не один раз и имели разговоры антисоветского характера. Настаиваем на даче правдивых показаний.

– К Носкову я заходил по церковным делам, разговора с ним на антисоветские темы не имел.

– Вы все время врете и отвиливаете от прямых ответов на поставленные перед вами вопросы. Носков является одним из руководителей органи­зации, о чем он дал показания. Настойчиво требуем от вас дать правдивые показания.

– Я даю правдивые показания, и участником организации я себя не считаю.

– Вам предъявляются показания Носкова, где он прямо говорит, что он вас использовал для связи между участниками организации, посылая с записками. Будете ли вы и далее отрицать свое участие в организации?

– Показания Носкова подтверждаю в том, что он меня действительно посылал в ряд приходов к священникам с распоряжением от архиерея, в котором говорилось, чтобы собрать пожертвования на содержание патриархии.

– К кому вы ходили с записками от Носкова?

– Ходил к священнику Николаю Пальмову, к священнику Михаилу, ныне почившему, к священнику Ивану Можирину и другим священникам, фамилий которых не помню. У Пальмова я ночевал.

– Перечисленные вами лица являются активными участниками организации. К ним вы ходили от Носкова с определенной целью, узнать их настроения и доложить потом об этом Носкову.

– Нет, Носков отправлял меня по приходам, не давая задания узнавать настроения. Когда же я вернулся, обойдя приходы, то Носков спросил меня, кто и как принял архиерейский указ и кто как живет.

– Значит Носков посылал вас не только с указом от архиерея собрать пожертвования, а и узнать настроения священников?

– Нет, такого задания он мне не давал.

– Зачем же он тогда спрашивал у вас, кто как настроен?

– Он как благочинный должен был знать, как относятся к нему священники, входящие в его благочиние.

– Вы говорите неправду. Носков хотел через вас узнать о настроениях священников, которых потом он мог бы привлечь в организацию. Вам он дал задание обойти район как участнику организации.

– Это я отрицаю, участником организации я не был.

– Вы являетесь активным участником контрреволюционной повстанче­ской организации. Дайте показания, кем и когда вы были вовлечены в организацию.

– Ни в какой организации я не состоял и меня никто в нее не вербовал.

– Вы говорите неправду. В организации вы принимали активное участие.

– О своем участии в организации я показаний дать не могу, так как никакой организации я не знаю.

– Даниил Носков является руководителем повстанческой организации в Смоленском районе. Вас же, как участника организации, Носков исполь­зовал для контрреволюционной работы, посылая с письмами и записками по районам к участникам организации.

– Это я отрицаю. Носков давал мне поручения ходить по приходам не с записками, а с указом от архиерея собрать добровольные пожертвования на содержание патриархии.

– Носков, посылая вас по району, дал поручение собирать сведения о настроениях среди населения. Не отрицайте этого, а дайте правдивые показания.

– Носков мне не давал такого поручения, но, когда я, обойдя район, возвратился к нему, то он интересовался, как кто принял указ архиерея.

– На прошлом допросе вы сказали, что Носков спрашивал вас и о настроениях среди населения. Почему же вы сейчас даете противоречивые показания?

– Противоречий в своих показаниях я не нахожу, я говорил, что он спрашивал, как живут люди, но это я не считаю, что он интересовался настроениями населения, так как это у каждого человека первый вопрос при встрече.

– Вы говорите опять неправду. Носков вас прямо спрашивал, какие настроения среди населения, и вы ему рассказали, что вам удалось узнать, обойдя район.

– Я еще раз повторяю, что заданий мне Носков никаких не давал, но когда я вернулся из района, он меня стал спрашивать, где и как живут люди. Видя по селам, что часть крестьян жалуется на свое плохое житье в колхозах, что не хватает хлеба, а часть хвалит свою жизнь, я так и рассказал Носкову. Носков мне на это ничего не сказал.

– Все же вы неискренни. Носков признал себя руководителем организации в Смоленском районе и дал показания по этому вопросу. Вы же, являясь участником организации, выполняя его установки, ходили к участ­никам организации с письмами и выявляли настроения среди крестьян.

- Я участником организации не являлся и виновным себя в этом не признаю.
7–9 апреля 1937 года состоялось судебное разбирательство с участием выездной сессии Специальной Коллегии Западносибирского края, на котором обвиняемые, признавшие себя виновными и оговорившие других, стали выступать с заявлениями, что сделали это под влиянием угроз и давления со стороны следователей. 9 апреля выездная сессия Специальной Коллегии постановила отложить слушание дела, направив его на дополнительное расследование в краевую прокуратуру.

Следователи НКВД стали допрашивать дополнительных «свидетелей», некоторые из которых сидели с обвиняемыми в тюрьме в качестве подследственных. 8 июня 1937 года следователь записал показания подобного свидетеля, бывшего члена Коммунистической партии, содержащегося в Бийской тюрьме по обвинению в связи с троцкистами.

– Расскажите известные вам факты сговора следственно-заключенного Гектора Захарьина с его однодельцами относительно отказа в судебном заседании от показаний, данных ими на предварительном следствии, – ска­зал следователь.

– Гектора Николаевича Захарьина я знаю с февраля 1937 года со времени пребывания моего в больнице, где в то время находился Гектор Захарьин и его одноделец священник Можирин, – ответил свидетель. – На­хо­дясь в течение месяца с указанными лицами в больнице, я не­од­но­крат­но был свидетелем их разговоров, в которых они, и главным образом Захарьин, строили планы отказа на судебном заседании от показаний, данных ими на предварительном следствии. На третий или четвертый день моего пребывания в больнице Захарьин говорил Можирину примерно следующее: «В суде надо свести дело на нет. Сделать это надо так, чтобы не оскорбить следствие – надо кое-что признать, но затем выхолостить сущность своего признания. У меня уже имеются вполне продуманные девять вариантов моего выступления, и с учетом обстановки в суде один из них будет реализован». В то же время он рекомендовал Можирину признать хотя бы такой факт, как имевшее место сборище по обсуждению сталинской конституции. Где было это сборище, когда – я не помню, но в разговорах об этом Захарьин с Можириным говорил. Можирин заявлял, что ни в чем признавать себя виновным не будет, также не признает и факт этого сборища.

12 мая был вызван на допрос один из тех обвиняемых священников, Николай Пальмов, который отказался от показаний, данных на следствии. Следователь спросил его:

– Что послужило причиной того, что вы на судебном следствии отказались от своих показаний, данных на предварительном следствии?

– Я чувствовал себя невиновным, поэтому на суде, когда спросили меня, признаю ли я себя виновным, я ответил, нет.

– Вам было предъявлено обвинение на предварительном следствии?

– Да, было.

– Во время допросов на предварительном следствии ваши показания зачитывались с ваших слов?

– Показания зачитывались с моих слов, но некоторые показания я дал неправдивые.

– Почему же вы давали неправдивые показания? Или вас вымогали давать такие показания?

– Это получилось в силу вот чего. Я после ареста был заключен в тюрьму и на второй, кажется, день был вызван на допрос. После допроса сидящие в этой же камере заключенные стали меня спрашивать, за что сижу, о чем допрашивали и так далее. Я им рассказал, что обвиняют по 58-й статье пункт 10 и 11 Уголовного Кодекса. После этого один из заклю­ченных сказал, что во время допроса будет лупка, в каком смысле лупка, я не понял, а тот заключенный указал: чтобы избежать этого, нужно скорее признаться. Я, видя человеческое обращение со стороны следователей, не желая портить взаимоотношений, во время допроса на поставленные передо мной вопросы стал признавать себя виновным и принял на себя вину даже в том, в чем не был виноват. Каких-либо физических воздействий во время предварительного следствия не было.

– Какие же вы свои показания считаете неверными?

– Показания мои неверны в том, что я указал, что являлся участником организации. На самом деле ни в какой организации я не участвовал и в организацию, как таковую, никого не вербовал. В остальном свои показания подтверждаю полностью.
Но следователи не остановились на этом и стали допрашивать дальше.

– Вы обвиняетесь в том, что являлись активным участником контрреволюционной повстанческо-диверсионной организации, действовавшей в Смоленском районе. Признаете ли себя в этом виновным? – спросил следователь Костриков.

– Виновным себя в этом не признаю, так как ни в какой контрреволюционной организации я не состоял.

– Вы говорите неправду. В показаниях от 24 октября и в последующих показаниях вы признали себя в этом виновным и рассказали о вашей практической деятельности. Расскажите, по каким причинам вы отказались от показаний?

– Причиной моего отказа является то обстоятельство, что тогда я давал ложное показание, а сейчас решил говорить только правду.

– Что явилось причиной дачи ложных, как вы их называете, показаний?

– Будучи доставленным в Бийскую тюрьму, в первый же день заключенные, находившиеся со мной в одной камере, расспрашивая о сущности моего дела, стращали меня избиением в том случае, если я не буду сознаваться. Боясь избиения, я и дал ложные показания, наговорил то, о чем я совершенно не знал и не знаю.

– У вас показания вынуждали?

– Нет, не вынуждали, но настойчиво добивались признания.

– Кто из заключенных вас запугивал и рекомендовал признаваться?

– Почти вся камера, но фамилий их ни одного не знаю.

– Вы говорите неправду. Ваше признание последовало после восьмикратных ваших допросов и трех очных ставок с другими обвиняемыми и свидетелями. Чем объяснить, что вы, как об этом говорите, будучи «запуганным», продолжали длительное время не признавать себя виновным и признали только после очных ставок?

– До признания меня допрашивал следователь Буйницкий. Он обращал­ся со мною корректно. 24 октября меня допрашивал Костриков. Последний от меня настойчиво требовал признаний и грубо обращался. В силу настойчивости и грубости я дал ложные показания.

– Вы продолжаете говорить неправду. На допросе вы показали, что да­ли такое показание в силу того, что со стороны следствия видели человече­ское обращение и не желали портить взаимоотношений со следователями. Находите ли вы, что противоречите себе?

– Да, противоречие есть, но это объясняется неправильной записью в протоколе допроса. Тогда я говорил о человеческом обращении только со стороны следователя Буйницкого, а он записал о человеческом обращении со стороны следователей.

– Вы вновь противоречите себе. Признание о том, что вы являетесь участником контрреволюционной организации, вами дано следователю Кострикову, а не Буйницкому. Следовательно, в протоколе допроса речь могла идти только о Кострикове. Чем объяснить противоречивость ваших показаний?

– Не желая дальше запутывать следствие, вынужден признать, что я яв­­лялся активным участником контрреволюционной повстанческо-ди­вер­си­­онной организации в Смоленском районе, а также в смежных с ним Алтай­ском и Грязнухинском районах, во главе которых стоял благочинный Даниил Матвеевич Носков.

– К какому времени относится начало возникновения контрреволюционной организации?

– О точном времени возникновения контрреволюционной организации я сказать не могу. Я лично был завербован в нее благочинным Носковым в сентябре 1934 года.

– Какие задачи ставила перед собой ваша контрреволюционная повстанческо-диверсионная организация?

– Контрреволюционная повстанческая организация, участником которой я являлся, ставила своей задачей помощь Японской армии в момент возникновения войны путем организации вооруженного восстания, с одной стороны, а до возникновения войны – организацию актов диверсий в колхозах в виде срыва сезонных работ, как-то: уборки урожая, сеноуборки, выполнения гособязательств и тому подобного, путем создания антиколхоз­ных настроений, организации невыходов на работу и выходов из колхозов. В то же время перед участниками контрреволюционной организации ставилась задача тщательно и повседневно изучать настроение населения и регулярно информировать руководителя организации благочинного Носкова.

1 июля 1937 года священник Николай Пальмов написал заявление начальнику местного НКВД, что отказался от показаний на суде под давлени­ем одного из заключенных, который угрожал ему расправой. После этого он вновь был вызван на допрос и подписал все показания, под которыми требовал от него подписей следователь.
22 июля следователь передопросил инока Феодора.

– Признаете ли себя виновным в том, что являлись активным участником контрреволюционной повстанческой организации?

– Нет, не признаю и на предварительном следствии я говорил об этом.

– Но ведь вас Носков использовал как связного, посылая в села к учас­т­никам организации, а также выявлять антисоветские настроения среди населения?

– Верно, меня Носков посылал по селам с указом архиерея по сбору добровольных пожертвований. Когда приходил из района, тогда заходил к Носкову и говорил ему, кто как принял указ. В разговорах Носков меня спрашивал, как живет народ, какие есть настроения. Я видел, что некоторые жалуются на свою жизнь в колхозе, об этом говорил Носкову, для чего ему это надо было, я не знаю. Участником организации я себя не при­знаю и не признаю себя виновным.

12 июня 1937 года следователи снова допросили архиепископа Иакова.

– Следствию известно, что вы имели тесные связи с архиепископом из Новосибирска 
Асташевским и его преемником Васильковым. Расскажите о характере этих связей.

– Архиепископа из Новосибирска Асташевского и его преемника архиепископа Василькова я знаю. Моя связь с ними была исключительно по делам духовной службы.

– Расскажите, как часто вам приходилось бывать в городе Новосибирске в квартирах Асташевского и Василькова.

– В квартире Асташевского за время моей службы в городе Барнауле мне пришлось быть два раза: первый раз в июне 1934 года, а второй раз 12 сентября 1936 года; в квартире Василькова – один раз, 12 сентября 1936 года.

– Расскажите о цели посещения вами Асташевского и Василькова.

– Первое мое посещение квартиры Асташевского было вызвано тем, что Священный Синод в июне 1934 года предложил, или вернее поручил, мне произвести дознание по поводу жалобы протоиерея Сырнева на непра­вильные административные действия Асташевского. Я произвел это дозна­ние и письменно доложил Синоду о неосновательности жалобы. Второй случай моего посещения, имевший место 12 сентября 1936 года, произошел так: я возвращался из Одессы после лечения. Доехав до Новосибирска, я не смог закомпостировать билет. В силу этого я остановился ночевать у Аста­шевского. Пробыл у него с 9 часов вечера до 11 часов следующего дня, а за­тем выехал в город Барнаул. 12 сентября я навестил архиепископа Василькова с целью представиться ему, так как в то время я его еще не знал, и кроме того во время моего пребывания на лечении Васильков был назна­чен временно управляющим Барнаульской епархией. Мне нужно было полу­чить от него текущие дела епархии. Дел в это время я не получил, их перед моим отъездом в квартиру Асташевского принес протоиерей Аристов, исполнявший обязанности секретаря Василькова, он и вручил мне дела епар­хии.

– Следствию известно, что, посещая квартиры Асташевского и Василь­­кова, вы с ними имели беседы об организации борьбы с советской властью. Расскажите о характере этих разговоров.

– Мои разговоры как с Асташевским, так и с Васильковым носили исключительно деловой характер по духовным делам. Никаких разговоров на политические темы между нами не было.

– Вы говорите неправду. Следствие располагает бесспорными данными, изобличающими вас в том, что вы от Асташевского и его преемника Василькова получили установку о создании в районах Алтая повстанческих организаций для вооруженной борьбы с советской властью в момент возникновения войны с Японией, приняли эту установку и проводили практическую контрреволюционную деятельность. Дайте об этом показания.

– Я утверждаю, что таких разговоров между нами не было и никакой установки я не получал.

– Вы говорите неправду. Следствию известно, что такое предложение вам Асташевским и Васильковым дано, вы его приняли и проводили в жизнь через священников вашей епархии. Признаете ли вы это?

– Я уже говорил об этом, что таких разговоров между нами не было, никаких предложений я не получал и поэтому признать себя виновным в этом не могу.

– Следствию известно, что вами через священников Романовского и Носкова созданы контрреволюционные повстанческие организации в Алтайском и Смоленском районах. Признаете ли вы это?

– Нет. Виновным себя в этом не признаю.

– Вам зачитываются показания священника Андрея Максимовича Романовского.

И следователь зачитал показания священника Андрея Романовского, в которых тот оговаривал себя и других, а затем написал, что и архиепископ Иаков вместе с другими архиереями вел контрреволюционную работу и предлагал священнику Романовскому вести такую работу в Алтайском крае. И далее следователь написал, что архиепископ подтверждает показания Ро­мановского и свою контрреволюционную деятельность, и потребовал, чтобы владыка поставил свою подпись под этими показаниями, но архиепископ Иаков категорически отказался ставить свою подпись под протоколом допроса.

3 июля 1937 года Сталин подписал распоряжение о массовых расстрелах и о проведении дел приговариваемых к расстрелу административным порядком через Тройки. 25 июля 1937 года Тройка НКВД приговорила архиепископа Иакова (Маскаева), протоиерея Петра (Гаврилова), священни­ка Иоанна (Можирина), инока Феодора (Никитина), Ивана Протопопова и других к расстрелу. 

Архиепископ Иаков, священники Петр и Иоанн и инок Феодор были расстреляны 29 июля 1937 года и погребены в безвестной общей могиле. Мирянин Иван Протопопов был расстрелян 4 августа 1937 года.

Игумен Дамаскин (Орловский)

«Мученики, исповедники и подвижники благочестия Русской Православной Церкви ХХ столетия.
Жизнеописания и материалы к ним. Книга 5»
Тверь. 2001. С. 131-168