Медсестра из лазарета для избранных
По какой протекции попадали в госпиталь, где служили «сестры Романовы»? Почему старших сестер назвали Ольга и Татьяна? Что значит слово «ОТМА», которым Великие Княжны часто подписывали свои письма? Какие у них были главные в жизни развлечения?
Иерей Константин Кравцов, клирик Владимирского кафедрального собора в Переславле-Залесском, написал книгу о святых Царственных Страстостерпцах. Книга пока ждет своего издателя.
Мы предлагаем читателям сайта отрывок из этой книги, посвященный Великой Княжне Ольге Николаевне.
«И восторженное удивление, и сильная любовь, и глубокая благодарность»
«Простота Высоких Особ прямо очаровывала раненых, и они, в свою очередь, отвечали Им восторженным обожанием, – вспоминал прапорщик Семен Павлов, привезенный с раздробленной ногой и пролежавший в царскосельском лазарете ровно год и один месяц: весь последний год существования царской России – с 3 февраля 16-го года по 3 марта 17-го. – Мне не хотелось сказать обожание. Слово это опошлено донельзя, и оно совершенно не выражает всей силы и глубины того чувства, которое мы питали к своим Августейшим Сестрам. Но так как на человеческом языке не придумано еще другого слова, которое по смыслу могло бы точно выразить всю высшую силу симпатии к другому человеку, то я употребляю слово обожание в его наиболее благородном смысле.
В этом чувстве обожания соединилось все. Это было сложное чувство, которое едва ли даже поддавалось точному анализу. Здесь было и восторженное удивление, и сильная любовь, и глубокая благодарность Высоким Особам за Их заботы и внимание к нам, и преклонение пред Их благородной простотой, – но более всего уважения – глубокого, беспредельного уважения и преданности».
Полностью отдавали себя уходу за ранеными и «сестры Романовы».
Павлов вспоминает, что пациентам лазарета №3 не раз приходилось слышать от них: «это Наш лазарет, в Нашем лазарете». Он стал им вторым домом, где им было куда как лучше, чем в «золотой клетке» Александровского дворца.
Об этом особом госпитале знали и, естественно, единственный в России лазарет, где санитарками были Императрица и Великие Княжны, воспринимался многими как предназначенный лишь для избранных – вроде кремлевской больницы в советское время.
«Несколько позже, в Евпатории и в Севастополе, мне не раз приходилось слышать:
– А, наверное, чтобы попасть в этот лазарет, требовалась большая протекция, а вы, конечно, Шефского полка?
Почему-то про Собственный Ее Величества лазарет думали, что туда могут попасть только титулованные, вроде князей, шефских и т. д. Конечно, это было большое заблуждение. Поэтому в ответ спрашивавшему я, улыбаясь, отвечал:
– Я не Шефского полка: я самый обыкновенный офицер пулеметной команды 10-го Кубанского пластунского батальона. А протекция, чтобы попасть в Собственный Ее Величества лазарет, требуется действительно очень большая. Для этого нужно быть только… тяжело раненым.
И действительно, главный контингент раненых лазарета составляли пехотинцы, реже – других родов оружия, еще реже гвардейцы и совсем редко титулованные. За время своего пребывания в лазарете из титулованных я помню только двоих – захудалого кавказского князя Э-ва и барона Ф. Д. Та–е. Время от времени поезд имени Ее Величества с княжной Гедройц и с персоналом для обслуживания отправлялся на фронт и привозил оттуда особо «привилегированных» раненых – без рук, без ног, с раздробленными черепами или с развороченными животами».
Ольга, о которой больше, чем о других сестрах Романовых пишет Павлов, долго вынести этого не могла – не та психика. Вскоре она прекратила помогать при операциях – оставалась простой санитаркой, делавшей перевязки и аккуратно заносившей имена раненых в свой дневник. То же самое делала и Татьяна.
Кстати, тем, что старшие сестры были названы именно так, мы обязаны Пушкину. «Слышал от Царя, что его дочери названы Ольгой и Татьяной, чтобы было, как у Пушкина в «Онегине», – записал в своем дневнике великий князь Константин Константинович.
Ольга, однако, вовсе не была такой простушкой, как возлюбленная несчастного юноши-поэта, недолго печалившаяся о его гибели. Но и она и ее сестры были просты в ином, евангельском смысле слова, то есть – чисты, о чем писали практически все, кто их знал. Например – Светлана Офросимова: «Они были юны, не только своими годами, но были юны в самом глубоком смысле этого слова; их радовало все: солнце, цветы, каждая минута, проведенная с отцом, каждая короткая прогулка, во время которой они могли посмотреть на толпу; они радовались каждой улыбке незнакомых или прохожих… Никто и никогда не чувствовал себя с ними стесненно, их простота делала всех такими же простыми и непринужденными, какими они были сами».
«Великие Княжны выросли простые, ласковые, образованные девушки, ни в чем не выказывая своего положения в общение с другими, – пишет Вырубова. – Императрица боялась дурного влияния светских барышень и даже не любила, когда ее дети виделись с двоюродной сестрой — Ириной Александровной. Впрочем, они не страдали от скуки; когда они выросли, они постоянно увлекались и мечтали то о том, то о другом. Летом они играли в теннис, гуляли, гребли с офицерами яхты или охраны. Эти детские, наивные увлечения забавляли родителей, которые постоянно подтрунивали над ними. Великая Княгиня Ольга Александровна устраивала для них собрания молодежи. Иногда и у нее пили чай со своими друзьями. Портнихой была у них Mm Brisac; одевались они просто, но со вкусом, летом — почти всегда в белом. Золотых вещей у них было немного. В 12 лет они получали первый золотой браслет, который никогда не снимали».
Пьер Жильяр: «Великие Княжны были прелестны своей свежестью и здоровьем. Трудно было найти четырех сестер, столь различных по характерам и в то же время столь тесно сплоченных дружбой. Последняя не мешала их личной самостоятельности и, несмотря на различие темпераментов, объединяла их живой связью. Из начальных букв своих имен они составили общее имя «ОТМА». Под этой общей подписью они иногда делали подарки или посылали письма, написанные одной из них от имени всех четырех».
Идиллии при этом в их отношениях не было: они и ссорились, а иногда и дрались. Особенной забиякой была Анастасия, иногда таскавшая Марию за волосы. Но «Машка», как называли ее в Семье, не слишком-то обижалась, и это не мешало их дружбе.
Болезнь Наследника, усугубившая отчуждение Царицы от «высшего общества», а его от нее, глубокая религиозность родителей – все это способствовало тому, что в стародавние времена называлось добродетелями, не последняя из которых – умение обходиться без всего того, что кажется необходимым большинству. «Как мало молодых девушек без ропота удовольствовались бы таким образом жизни, лишенным всяких внешних развлечений. Единственную отраду его представляла прелесть тесной семейной жизни, вызывающей в наши дни такое пренебрежение», – писал Пьер Жильяр.
Но война «внесла коррективы»: прелесть тесной семейной жизни отошла на второй план: на первом с 14-го по 17-й год оказался лазарет №3 в глубине небольшого сада.
Воплощения двух начал
«Если Великая Княжна Ольга была воплощением женственности и особенной ласковости, то Великая Княжна Татьяна была, несомненно, воплощением другого начала – мужественного, энергичного и сильного, – продолжает Павлов. – Немножечко выше старшей Сестры, но такая же изящная и стройная, Она обнаруживала большую твердость и силу во всем. Соответственно Ее характеру и движения Ее, хотя и мягкие, были четки и резки. Взгляд – выразителен и смел. Здоровалась Она также чисто по-мужски, крепко пожимая руку и глядя прямо в глаза тому, с кем здоровалась. В минуты задумчивости глаза Княжны Татьяны принимали какое-то странное выражение. Они точно смотрели изнутри, мимо собеседника, куда-то вдаль. Такое выражение в глазах я замечал у слепых с открытыми глазами.
Если Великая Княжна Ольга предрасполагала к откровенности и интимному разговору, то Великая Княжна Татьяна вызывала к Себе чувство глубочайшего уважения. Она была также доступна, как и Княжна Ольга. Но в минуты тяжелого душевного состояния я обратился бы не к Ней, а именно к Великой Княжне Ольге, к Ее доброму славному сердцу».
Дополню воспоминаниями Пьера Жильяра: «Татьяна Николаевна от природы скорее сдержанная, обладала волей, но была менее откровенна и непосредственна, чем старшая сестра. Она была также менее даровита, но искупала этот недостаток большой последовательностью и ровностью характера. Она была очень красива, хотя не имела прелести Ольги Николаевны. Если только Императрица делала разницу между Дочерьми, то Её любимицей была Татьяна Николаевна. Не то чтобы Её сестры любили Мать меньше Её, но Татьяна Николаевна умела окружать Её постоянной заботливостью и никогда не позволяла себе показать, что Она не в духе. Своей красотой и природным умением держаться в обществе Она затеняла сестру, которая меньше занималась Своей особой и как-то стушевывалась. Тем не менее, эти обе сестры нежно любили друг друга, между ними было только полтора года разницы, что, естественно, их сближало».
Юлия Ден: «Великая Княжна Татьяна Николаевна была столь же обаятельной, как и Её старшая сестра, но по-своему. Её часто называли гордячкой, но я не знала никого, кому бы гордыня была бы менее свойственна, чем ей. С ней произошло то же, что и с Её Величеством. Её застенчивость и сдержанность принимали за высокомерие, однако стоило вам познакомиться с Ней поближе и завоевать Её доверие, как сдержанность исчезала и перед вами представала подлинная Татьяна Николаевна. Она обладала поэтической натурой, жаждала настоящей дружбы. Его Величество горячо любил вторую Дочь, и Сёстры шутили, что если надо обратиться к Государю с какой-то просьбой, то «Татьяна должна попросить Papa, чтобы Он нам это разрешил». Очень высокая, тонкая, как тростинка, Она была наделена изящным профилем камеи и каштановыми волосами. Она была свежа, хрупка и чиста, как роза».
Мнения о том, какая из Великих Княжон была самой красивой, расходятся, что вполне естественно. Красавицами были все четыре, но если говорить о старших, то «Татьяна была выше, тоньше и стройнее сестры, лицо — более продолговатое, и вся фигура породистее и аристократичнее, волосы немного темнее, чем у старшей. На мой взгляд, Татьяна Николаевна была Самой красивой из четырех Сестёр». Это мнение генерала Мосолова. С ним согласна баронесса Буксвегден: «Татьяна Николаевна, по-моему, была самая хорошенькая. Она была выше матери, но такая тоненькая и так хорошо сложена, что высокий рост (175 см) не был ей помехой. У неё были красивые, правильные черты лица, она была похожа на своих царственных красавиц родственниц, чьи фамильные портреты украшали дворец. Темноволосая, бледнолицая, с широко расставленными глазами — это придавало её взгляду поэтическое, несколько отсутствующее выражение, что не соответствовало её характеру. В ней была смесь искренности, прямолинейности и упорства, склонности к поэзии и абстрактным идеям.
Она была ближе всех к матери и была любимицей у неё и у отца. Абсолютно лишенная самолюбия, она всегда была готова отказаться от своих планов, если появлялась возможность погулять с отцом, почитать матери, сделать все то, о чем её просили. Именно Татьяна Николаевна нянчилась с младшими, помогала устраивать дела во дворце, чтобы официальные церемонии согласовывались с личными планами семьи. У неё был практический ум, унаследованный от Императрицы-матери и детальный подход ко всему».
Итак, два начала, и тут уж кому что ближе. Семен Павлов, например, «в минуту жизни трудную» предпочел бы Ольгу. Описывает он ее так: «среднего роста стройная девушка, очень пропорционально сложенная и удивительно женственная. Все Ее движения отличались мягкостью и неуловимой грацией. И взгляд Ее, быстрый и несмелый, и улыбка Ее, мимолетная – не то задумчивая, не то рассеянная, – производили чарующее впечатление. Особенно глаза. Большие-большие, синие, цвета уральской бирюзы, горящие мягким лучистым блеском и притягивающие.
В обращении Великая Княжна Ольга была деликатная, застенчивая и ласковая. По характеру Своему – это была воплощенная доброта. Помню – раз мне было тяжело и неприятно: перевязки были моим кошмаром. Одно уже сознание, что вот, мол, через 20 минут меня возьмут на перевязку, кидало меня в холод и жар: такие страшные боли мне приходилось переживать. В этот день мне как раз предстояла перевязка.
Пришла Княжна Ольга.
Посмотрела на мое расстроенное лицо и, улыбаясь, спросила:
– Что с вами? Тяжело?
Я откровенно рассказал Ей в чем дело.
Великая Княжна еще раз улыбнулась и промолвила:
– Я сейчас.
И действительно, с этого времени мне начали впрыскивать морфий не за 3-4 минуты до начала перевязки, как это делали раньше, и когда он не успевал действовать, а заблаговременно – минут за 10.
В другой раз поручику Сергееву Великая Княжна Собственноручно написала письмо родным домой, так как у последнего была ампутирована правая рука. Вообще про доброту Княжны Ольги в лазарете рассказывали удивительные вещи».
О том же пишет и Светлана Офросимова: «Великую княжну Ольгу Николаевну все обожали, боготворили; про неё больше всего любили мне рассказывать раненые».
Татьяну, по-видимому, обожали тоже, но иначе. Павлов: «Татьяна Николаевна с самого открытия лазарета бессменно делала перевязки и помогала княжне В. И. Гедройц во время производства операций. Как выдерживал Ее нежный организм вид ужасающих ранений – не знаю. Мне лично было всегда странно видеть, как Она Своими проворными и ловкими руками накладывала перевязки на раны. И все у Нее выходило чисто, аккуратно и хорошо. Иной раз поднимет, бывало, голову, пристально посмотрит в глаза и, улыбнувшись, спросит:
– Не больно?
– Не больно, – отвечаешь сквозь стиснутые зубы, а боли на самом деле адские».
На этом его описание «сестры Романовой №3» заканчиваются.
Ну и для полноты картины – мнение охранника Ипатьевского дома рабочего Якимова. Обронив несколько нелестных слов об Александре Федоровне, он добавляет: «Такая же, видать, как царица, была Татьяна. У нее вид был такой же строгий и важный, как у матери. А остальные дочери: Ольга, Мария и Анастасия — важности никакой не имели».
Обобщим. В Татьяне Николаевне было больше «важности» и стойкости, деловитости и аристократизма («великая княжна с головы до ног», по отзыву Офросимовой), в Ольге Николаевне – сердечности и чувствительности. Кроме доброты она «была замечательно умна и способна, и учение было для нее шуткой, почему она иногда ленилась, – пишет Анна Вырубова. – Характерными чертами у нее были сильная воля и неподкупная честность и прямота, в чем она походила на мать. Эти прекрасные качества были у нее с детства, но ребенком Ольга Николаевна бывала нередко упряма, непослушна и очень вспыльчива; впоследствии она умела себя сдерживать».
Ей вторит Софи Буксвегден: «Великая княжна Ольга Николаевна была красивая, высокая, со смеющимися голубыми глазами... она прекрасно ездила верхом и танцевала. Из всех сестер она была самая умная, самая музыкальная; по мнению ее учителей, она обладала абсолютным слухом. Она могла сыграть на слух любую услышанную мелодию, переложить сложные музыкальные пьесы... Ольга Николаевна была очень непосредственна, иногда слишком откровенна, всегда искренна. Она была очень обаятельная и самая веселая. Когда она училась, бедным учителям приходилось испытывать на себе множество ее всевозможных штучек, которые она изобретала, чтобы подшутить над ними. Да и повзрослев, она не оставляла случая позабавиться. Она была щедра и немедленно отзывалась на любую просьбу».
К сказанному прибавлю, что Великая Княжна Ольга с ранней юности отличалась также влюбчивостью, и это чувства не оставались незамеченными ее матерью, относившейся к ним бережно, но пытавшейся предостеречь от возможных ошибок.
«Святые тайны молодой девушки»
«Да, Н. П. очень мил, – писала она дочери об одном офицере. – Я не знаю, верующий ли он. Но незачем о нем думать. А то в голову приходят разные глупости и заставляют кого-то краснеть». Снова о нем же: «Я знаю, о ком ты думала в вагоне – не печалься так. Скоро с Божией помощью ты его снова увидишь. Не думай слишком много о Н. П. Это тебя расстраивает». Или: «Я уже давно заметила, что ты как-то грустная, но не задавала вопросов, потому что людям не нравится, когда их расспрашивают... Я хорошо знаю о твоих чувствах к.... бедняжке... Сейчас, когда ты уже большая девочка, ты всегда должна быть осмотрительной и не показывать своих чувств. Нельзя показывать другим свои чувства, когда эти другие могут счесть их неприличными. Я знаю, что он относится к тебе как к младшей сестре, и он знает, что ты маленькая Великая княжна, не должна относиться к нему иначе… Будь мужественна, приободрись и не позволяй себе так много думать о нем. Это не доведет до добра, а только принесет тебе больше печали. Если бы я была здорова, я попыталась тебя позабавить, рассмешить, все было бы тогда легче – но это не так, и ничего не поделаешь. Помоги тебе Бог. Не унывай, и не думай, что ты делаешь что-то ужасное. Да благословит тебя Бог. Крепко целую. Твоя старая Мама».
Периодически возникали разговоры о возможном замужестве. Ольге прочили в мужья то великого князя Дмитрия Павловича, нежно дружившего с Феликсом Юсуповым, то великого князя Бориса Владимировича – потасканного холостяка, что был намного старше Ольги.
По поводу первого никаких оснований для таких предположений не имелось, по поводу же второго Александра Федоровна писала мужу: «Мысль о Борисе слишком несимпатична, и я уверена, что наша дочь никогда бы не согласилась за него выйти замуж, и я ее прекрасно поняла бы… У нее в голове и сердце были другие мысли – это святые тайны молодой девушки, другие их не должны знать, это для Ольги было бы страшно больно. Она так восприимчива».
Перед самой войной шли разговоры о свадьбе старшей из самых красивых «принцесс» с румынским принцем Каролем, но Ольга к тому времени уже твердо решила, что не будет королевой никакого иностранного двора: «Я никогда не покину Россию», писала она одному из своих друзей с яхты «Штандарт» и сказала о том же самом Пьеру Жильяру. Война же пресекла все разговоры о замужестве, а кроме того Александра Федоровна решила, что в такое время неуместно шить или покупать новые наряды и появляться в свете, не говоря уже о балах. «Я хочу видеть своих дочерей христианками», – не раз повторяла она и такими она их вырастила – неприхотливыми, добрыми и мужественно претерпевавшими все, что выпало на их долю после «великой русской» и «великой октябрьской» революций.
Наконец, говоря об Ольге Николаевне нельзя не упомянуть о ее особой чуткости к слову, понимании его значения и не меньшей важности, чем обычно предпочитаемое ему «дело».
– Всё это только красивые фразы, а дела нет никакого! – попеняла ей как-то раз Александра Федоровна.
– Красивые слова поддерживают людей, как костыли, — возразила та — При Екатерине было сказано много красивых слов, которые перешли потом в дело.
Ольга любила поэзию, писала и сама, но из написанного ей мне известно лишь одно стихотворение, преподнесенное измученной матери, уже, как и все Романовы, арестантке на день ее рождения 23 апреля 1917 года:
«К страданиям чужим Ты горестью полна,
И скорбь ничья Тебя не проходила мимо.
К себе лишь Ты одной всегда неумолима,
Всегда безжалостна и вечно холодна.
Но если б видеть Ты любящею душою
Могла со стороны хоть раз свою печаль –
О, как самой себя Тебе бы стало жаль,
И как бы плакала Ты грустно над собою...»
иерей Константин Кравцов
