Житие сщмч. Игнатия, еп. Скопинского
Даты:
Священномученик Игнатий (в миру Сергей Сергеевич Садковский) родился 21 октября 1887 года в Москве в семье священника Сергея Максимовича Садковского, служившего в Георгиевской на Всполье церкви. Впоследствии отец Сергий был переведен в Петропавловский храм на Новой Басманной улице, а затем, уже будучи в сане протоиерея, в Софийскую церковь на Лубянке. В 1901 году Сергей окончил Заиконоспасское духовное училище, в 1907 году — Московскую Духовную семинарию и поступил в Московскую Духовную академию. В академии он с особенным усердием изучал творения святителя Игнатия (Брянчанинова). Изучение трудов благодатного и опытного в духовной жизни святителя, частые поездки в Зосимову пустынь, в которой в то время жили духоносные старцы и подвижники, воспитание, полученное в благочестивой семье, собственное устремление к благочестию и почести высшего звания Христова привели Сергия в конце концов к решению принять монашество.
11 декабря 1910 года он был пострижен в мантию с именем Игнатий. 23 января 1911 года монах Игнатий был рукоположен в сан диакона. В том же году он окончил Духовную академию со степенью кандидата богословия за работу «В поисках Живого Бога. (Преосвященный Игнатий (Брянчанинов) и его аскетическое мировоззрение)».
31 июля 1911 года иеродиакон Игнатий был рукоположен в сан иеромонаха.
7 августа 1911 года он получил направление в Томскую Духовную семинарию, где должен был преподавать гомилетику, литургику и практическое руководство для пастырей. Однако, заболев, он не смог выехать к месту своего служения. 31 августа иеромонах Игнатий подал прошение в совет Московской Духовной академии назначить его помощником библиотекаря, если таковая должность будет свободна. 2 сентября помощник библиотекаря академии Николай Боткин подал прошение в совет Московской Духовной академии об освобождении его от этой должности ввиду полной невозможности исполнять свои обязанности из-за тяжелой болезни. 28 ноября иеромонах Игнатий был утвержден в должности помощника библиотекаря.
В конце 1917 года он поступил насельником в Смоленскую Зосимову пустынь под руководство иеросхимонаха Алексия (Соловьева). 13 января 1918 года он был зачислен в число братии Московского Данилова монастыря. Вскоре наместник монастыря епископ Феодор (Поздеевский) назначил отца Игнатия духовником братии с несением одновременно послушания гробового иеромонаха у мощей святого благоверного князя Даниила Московского.
5 апреля 1920 года отец Игнатий, по возведении в сан архимандрита, был хиротонисан во епископа Белевского, викария Тульской епархии.
Обращаясь к Патриарху Тихону и архипастырям, участвовавшим в его хиротонии, отец Игнатий сказал: «Ваше Святейшество, Богомудрые Архипастыри и Отцы Церкви Христовой!
Совершенно неожиданно достигла до меня весть о том, что я призываюсь к служению святительскому. Моя юность для служения архиерейского, моя неопытность в отношении жизни монашеской, духовной заставляют меня содрогаться при мысли о том, что я должен спасать не только себя, а и других, наипаче о том, что я должен отвечать перед Богом не только за свои грехи, а и за грехи других. Скажу прямо: назначение мое в архиереи застигло меня врасплох. И сейчас я не могу собрать своего ума и сердца, чтобы ясно и отчетливо понять, что мне готовится, что меня ожидает. Духовная немощь, переживание этой немощи, постоянный плач о грехах или постоянное укорение себя — вот в чем доселе я полагал, если не делом, то по крайней мере мысленно, принципиальную сущность своей монашеской жизни. И этих немощей, этих неисправностей в отношении монашеском я находил у себя очень много. Нечего говорить о духовном опыте, тем более об опыте административном, который как раз потребен епископу. Ни первого, ни второго я никогда не имел. И вот на таком своем духовном бессилии я возвожусь на высокий пост служения святительского. Я опасаюсь, что я буду недостойным помощником Архипастыря Тульской церкви на ниве Христовой. Усердно прошу вас, Святители Божии: возлагая на меня свои архиерейские руки для низведения благодати Святаго Духа, прострите о мне ваши молитвы, чтобы благодать архиерейства не послужила в суд или в осуждение моей грешной душе и не навлекла бы на меня грозного прещения Судии: “Не вем тя” (Мф. 25, 12)».
Город Белев, куда был направлен служить епископ Игнатий, имел в то время 12 тысяч жителей, занимавшихся по большей части небольшими кустарными промыслами. В городе было в то время два монастыря: Спасо-Преображенский мужской и Крестовоздвиженский женский, 14 церквей и городской собор. В Белеве владыке пришлось столкнуться с проблемами, которые возникли среди сестер женского монастыря, чья духовная жизнь оказалась расстроенной из-за конфликта между игуменией и ими. Владыка расследовал причины конфликта и в конце концов устранил их, вернув обители мир. В это время владыка занимался благоустроением церковной жизни в викариатстве. Через два года против Церкви, как против крепости, ограждавшей пути спасения для верных, выступили многочисленные и коварные враги, некоторые из которых вышли из Церкви, но не были с Церковью. В сотрудничестве с безбожным государством они выступили как могущественная сила. Прежде всего это были обновленцы, которые, устранив от управления Церковью Патриарха Тихона, стали захватывать епархиальные управления и епископские кафедры. Не миновала этих насилий и Тульская епархия. Узнав об аресте епископа Тульского Иувеналия (Масловского), владыка отправился в Тулу.
В июне 1922 года духовенство города Тулы избрало на Тульскую кафедру епископа Виталия (Введенского), который вскоре присоединился к обновленцам. Епископ Виталий родился в окрестности города Белева и всю жизнь прослужил в городе священником. Он был делегатом от духовенства на Поместном Соборе и с 1918 года председателем Тульского Епархиального Совета. В 1919 году он был пострижен в монашество и возведен в сан архимандрита, в 1920 году хиротонисан во епископа Епифанского, викария Тульской епархии.
После избрания главой епархии епископа Виталия и приезда в Тулу члена обновленческого ВЦУ протоиерея Красницкого епископ Игнатий был вынужден уехать в Белев, откуда он управлял викариатством, находясь в каноническом подчинении Патриарху Тихону.
Тульская газета «Коммунар» так описывала деятельность Красницкого в Туле: «В заключение протоиерей Красницкий предложил следующую резолюцию: “Собрание тульского духовенства в числе 46 человек в присутствии епископов Виталия и Игнатия, заслушав доклад члена ВЦУ протоиерея Красницкого, признает учреждение ВЦУ вызванным жизненными требованиями нового Тульского Епархиального Управления”.
За резолюцию голосовали 24 человека во главе с группой прогрессивного духовенства, против — 5 человек во главе с Сахаровым и 17 человек вместе со смиренным Игнатием — воздержались.
И так собрание показало, что большая часть передового тульского духовенства определенно заявила о нежелании вести дальше интриганскую политику против трудящихся, меньшинство эту борьбу против крестьян и рабочих не перестает вести, и значительная часть остановилась в раздумье».
28 июля 1922 года уполномоченный ГПУ по Белеву докладывал в секретный отдел ГПУ в Тулу: «Настроение духовенства города Белева и его уезда по отношению к советской власти в целом и, в частности, к коммунистической партии, а также к происходящему расколу Православной Церкви неудовлетворительно. Священники в целом стоят на платформе старой патриаршей Церкви, и происходящий раскол в Русской Церкви духовенство считает недоразумением и называет таковой провокацией коммунистов. Среди верующих духовенство никаких агитаций как за старую патриархальную, так и за новую церковь не ведет. От проповедей на какую-либо политическую тему вообще и на тему изъятия церковных ценностей в частности духовенство воздерживается, так как суд над Иувеналием сильно подействовал на психологию Белевского духовенства. В настоящее время духовенством в уездном масштабе избран церковный совет, в состав которого вошли самые отъявленные защитники старой реакционной Церкви... Названный совет... в сильной степени реакционный... а поэтому никаких мероприятий по проведению идей новой церкви не сделано...
На состоявшемся собрании духовенства 27 июля сего года обсуждался вопрос о новой и старой церкви, и только под влиянием священника Мерцалова мнение духовенства выявилось в нижеследующей форме: Православно-христианская религия с проведением в жизнь идей новой церкви рухнет, и большинство верующей массы останется безрелигиозной. Поэтому никаких мер к проведению новой церкви не принимать, а стараться противодействовать таковой впредь до получения распоряжений от нового Всероссийского Церковного Собора.
Помимо указанного собрания, которое носило полуофициальный характер, замечено нелегальное собрание духовенства, на которое из частных граждан проникнуть не представляется возможным, почему и не представляется возможным провести на собрание разведчика или осведомителя и выяснить обсуждающиеся там вопросы. Для более успешного и определенного освещения вопросов, обсуждающихся на церковных и других нелегальных собраниях духовенства, были приняты меры к завербованию из среды духовенства. Но так как духовенство реакционное, пришлось положить много трудов в завербовании, после чего завербован один дьячок, который до сего времени работает удовлетворительно...
В заключение сообщаю, что уполномоченным обращено самое серьезное внимание на работу среди духовенства. Выделены специально пять человек осведомителей и старший по группе осведомления. Дальнейшее, как-то: настроение духовенства, деятельность такового и работа по таковом – органом уполномоченного ГПУ будет сообщаться ежемесячно...»
Для борьбы с Православной Церковью в Белев был послан уполномоченный ВЦУ по Тульской епархии протоиерей Василий Никольский. 16 сентября 1922 года в Белеве был созван съезд священнослужителей и мирян уезда, на котором протоиерей Никольский пытался уговорить священнослужителей и мирян подчиниться обновленческому епархиальному управлению, стараясь убедить собравшихся в правоте позиции обновленцев. Ему возражал епископ Игнатий. В конце концов такое явление, как обновленчество, собравшимися было осуждено как еретическое. Резолюция, предложенная представителем обновленцев, была отвергнута, а вместо нее прочитан устав новоучрежденной Спасо-Преображенской православно-церковной общины города Белева, в котором, в частности, говорилось: «Желая сохранить непоколебимыми все догматы, уставы и правила Святой Церкви Православной, верующие и священнослужители Спасо-Преображенской общины признали необходимым объединиться на следующем уставе, который основанием своим имеет Священное Писание и Священное Предание Христовой Церкви.
Мы, члены названной общины, как граждане Советской России подчиняемся всем законоположениям Республики, в делах же веры и Церкви считаем себя вполне независимыми...
Ввиду появления в Русской Церкви новых церковных течений, сошедших с канонических устоев Православной Восточной Церкви, направленных к потемнению и даже искажению вечных истин Христианства, мы, желая оградить себя от их вмешательства, надеемся на спокойную жизнь нашей общины при условии защиты со стороны советской власти, которая, согласно своим декретам, не допускает никакого насилия между отдельными церковными организациями...
Цель и задачи общины: распространение света Евангельского учения между христианами, которые в основу всей своей жизни ставят спасение своей души; нравственно-христианское воспитание верующих на основании учения Христа Спасителя и Его Церкви о любви и смирении и сохранение церковного Богослужения по уставам, созданным святыми отцами и подвижниками веры и благочестия.
Подчиняясь в духовном руководстве Преосвященнейшему епископу Белевскому Игнатию, община и в административно-церковном отношении подчиняется ему же без всякого стороннего средства, как того определенно требуют правила Святой Христовой Церкви».
На следующий день после съезда епископ Игнатий обратился с посланием к пастырям и мирянам Белевского викариатства, в котором писал: «“Благодать Вам и мир от Бога Отца и Господа нашего Иисуса Христа” (Гал. 1, 3).
Святой апостол Павел в своих посланиях верующим христианам заповедует им “достойно ходити званья, в которое призваны” (Ефес. 4, 1) и “блюсти единение духа в союзе мира” (Ефес. 4, 3), просит их твердо “стоять и держать предания”, которым они научились от святых апостолов (2 Сол. 2, 15).
С глубокой скорбью мы замечаем, что от Единой Христовой Церкви отделилась часть ее чад, основавших так называемую “Живую Церковь”. Эта последняя, как уже было объяснено ныне в нашем граде всей нашей богоспасаемой пастве, своим неподчинением Богом поставленной церковной власти и самочинным изменением в строе церковного управления уклонилась и откололась от Единого Церковного Тела.
Тульское Епархиальное Управление, ставшее в связь с так называемой “Живой Церковью”, тем самым также отъединило себя от Вселенской Христовой Церкви. Посему все распоряжения настоящего управления должны считаться недействительными, и верующая Белевская паства по всем вопросам и недоумениям, также по делам епархиальным должна обращаться к моему недостоинству, как своему законному пастырю.
При богослужении, где следует, после имени Святейшего Патриарха должно возноситься непосредственно мое имя, как законного Епископа Белевского».
В разъяснение послания владыка писал благочинным: «...Тульское Епархиальное Управление сошло с рельс церковной жизни, отошло от христианской Церкви, ибо стало на платформу так называемой “Живой Церкви”. Посему все его распоряжения должно аннулировать... Мой настоящий архипастырский голос и предостережение сообщите вторично вверенному вам округу — духовенству, а через него мирянам... Разъясните духовенству и мирянам, что нужно держаться ограды Христовой Церкви и не бояться тех прещений, коими теперь страшат нас».
29 сентября 1922 года сотрудник ГПУ передал следующий рапорт в Тульское ГПУ о происходящем в Церкви. Он писал: «Сообщаем о наблюдении за съездом попов Белевского уезда на тему о новой церкви. Съезд проходил в Георгиевской церкви. Докладчиком был из Петрограда протоиерей Никольский Василий, на съезде присутствовали верующие от церквей. Следующий после докладчика выступал против новой церкви оратор, Белевский архиерей Игнатий, и Мерцалов Митрофан... После всего этого попы остались при старой Церкви, но заметно, попы колеблются, особенно сельские, и говорят: дайте нам подумать. Кроме этого под руководством Мерцалова было избрано Белевское правление из четырех попов... В течение всего съезда подозрительного против советской власти ничего не было».
После рассылки по епархии послания епископа Игнатия началась беспощадная борьба обновленцев с Православной Церковью на территории Белевского викариатства. 8 октября уполномоченный ВЦУ протоиерей Никольский писал в ГПУ города Тулы: «Белевское духовенство, руководимое епископом Игнатием и протоиереем Митрофаном Мерцаловым, обнаруживает все признаки контрреволюционной деятельности. Последнее явствует из следующего: уездный съезд духовенства отказался признать новое церковное течение, идущее в контакте с советской властью; на съезде явочным порядком введен устав так называемой общины... Протоиереем Митрофаном Мерцаловым были произведены выборы новой игумении, хотя у нас, в Тульском Епархиальном Управлении, монастыри белевские считаются официально ликвидированы. Поставляя о чем в известность Политотдел города Тулы, я, как Уполномоченный Высшего Церковного Управления, то есть лицо, ответственное за всякое контрреволюционное движение по губернии среди духовенства, заявляю, что за дальнейшее течение политической жизни в городе Белеве не отвечаю».
14 октября обновленцы отправили в ГПУ рапорт о том, что епископ Белевский Игнатий открыто и решительно заявляет, что единственный законный руководитель Церкви – это Патриарх Тихон. Все же другие появившееся в настоящее время при поддержке советской власти органы управления считать незаконными и еретическими. «Доводя до сведения о сем Тулгуботдел ГПУ, — писал один из руководителей тульского обновленческого движения, — считаю долгом напомнить, что, благодаря такой агитации православного епископа, сеется в широких народных массах недоверие и нерасположение к советской власти. Патриарх Тихон — последний из разрушенного церковно-монархического здания, о котором история уже произнесла свой приговор. Поэтому говорить в данное время о законности Тихоновой власти — значит в то же самое время и говорить о незаконности существующей власти, а это называется определенно: контрреволюция».
31 октября президиум обновленческого ВЦУ под председательством “митрополита” Антонина, заместителя председателя протоиерея Красницкого и мирянина Невского постановил уволить епископа Белевского Игнатия на покой с определением ему местожительства в Саровской пустыни.
21 ноября монахини пригласили епископа к себе в монастырь служить. Он спросил, присоединились ли священники монастыря к обновленцам или остались православными. Если они перешли к обновленцам, то он служить с ними не будет. Затем он вызвал священников к себе и узнал от них, что они перешли в обновленчество. Служить с ними епископ Игнатий не стал.
1 декабря в Георгиевской церкви было устроено собрание обновленческого духовенства. Перед собранием один из обновленческих священников пришел к епископу Игнатию сообщить ему, что распоряжением Епархиального управления он уволен на покой с назначением местопребывания в Саровской пустыни. Епископ через посланца велел передать собранию, что виновным себя ни в чем не считает и что в Сарове та же земля, что и здесь, и всем придется в землю идти. Прощаясь с посланцем от обновленцев, он процитировал ему сочинение святого Василия Великого, где говорилось, что невинно пострадавшие будут восстановлены. На собрании обновленческого духовенства было прочитано распоряжение из Тулы обновленческого управления о том, что поминовение новых обновленческих церковных властей должно быть введено со 2 декабря. После собрания была отправлена делегация, состоящая из обновленческих священников, просить епископа Игнатия, чтобы он или поминал обновленческое руководство, или не служил, по крайней мере в течение нескольких дней, включая праздник Введения во храм Пресвятой Богородицы. Епископ на просьбу обновленцев ответил, что от службы не откажется, в крайнем случае будет поминать вселенских православных патриархов, но руководителей обновленчества ни в коем случае поминать за богослужением не будет.
В декабре один из осведомителей доносил в ГПУ, что позднюю обедню 4 декабря на праздник Введения служил епископ Игнатий, который, как и раньше, поминает Патриарха Тихона. После обедни он сказал проповедь на тему праздника. Ничего особенного. Осведомитель попробовал уговорить некоего иеродиакона Сергия, чтобы тот уговорил в свою очередь епископа написать послание от лица населения в защиту архиерея. На это иеродиакон возразил, что это невозможно, так как власть сочтет это за контрреволюционную агитацию. Продолжая расспрашивать, осведомитель выяснил, что уже есть православные, которые ходят по городу с письмом в защиту архиерея, под которым все, кто желает, ставят свои подписи.
В конце декабря уполномоченный ГПУ по Белевскому уезду направил рапорт в Тульский отдел ГПУ, в котором писал: «Раскол между черным и белым духовенством за отчетный период наблюдается в усиленном состоянии. Комитет общины Игнатия энергично ведет среди верующих агитацию, для этой цели члены общины в числе четырех человек выделены по части агитации... Община Игнатия исключительно опирается на монашество... 28 декабря Комитет белого духовенства назначил собрание с целью склонить монашество на сторону белого духовенства. Но провести последнему данное мероприятие не удалось, так как монашество присутствовать на данных собраниях Комитета отказалось, причиной этому — влияние агитации епископа Игнатия...
Кроме вышеизложенного, 25 декабря состоялось собрание белого духовенства... по вопросу выбора Комитета для проведения в жизнь обновления церковной жизни. Комитет таковой выбран из числа пяти человек, то есть трех священников, одного диакона и одного псаломщика. После выбора Комитета последний тут же открыл свое заседание и поставил вопрос в боевом порядке по отношению общины Игнатия, и принципиально Комитетом вынесено постановление начать в первую очередь борьбу с епископом Игнатием и его черной общиной».
12 декабря секретная сотрудница ГПУ писала в своем рапорте уполномоченному Тульского отдела ГПУ: «11 декабря я посетила квартиру епископа Игнатия, целью моего посещения было узнать, действительно ли среди поклонников Игнатия раздаются какие-то воззвания о принятии почитателями мер к оставлению Игнатия в Белеве. Епископу Игнатию мною предложен был вопрос, как он намерен поступить в дальнейшем по поводу его увольнения и назначения ему местожительства. При чем я ему напоминала, что во всех распоряжениях Тульского Епархиального Управления подчеркивается, что за неподчинение будете выселены из пределов губернии. Игнатий на это ответил, что он надеется, что все то, что происходит в Церкви, непременно в недалеком будущем изменится. А относительно выселения из пределов губернии, не что иное, как запугивание... Я говорила Игнатию, чтобы в защиту против несправедливого постановления Тульского Епархиального Управления по отношению к нему предпринять меры и что в этом я охотно оказала бы свои услуги в виде распространения воззвания. На это Игнатий сказал мне, делать сейчас ничего не надо; благодаря выработанному у них уставу при организации общины, он как председатель будущей общины останется. Устав этот разносится для подписей».
В ноябре 1922 года среди верующих стало широко известно, что обновленческое ВЦУ выпустило распоряжение о смещении епископа Игнатия с Белевской кафедры. Чтобы защитить архиерея от нападок обновленцев, верующие решили обратиться к владыке с письменной просьбой не выезжать из города. Окончательный текст прошения было поручено отредактировать Татьяне Стоговой, и он принял в конце концов следующий вид: «Покорнейше просим Ваше Преосвященство не покидать в настоящее смутное для Русской Церкви время наш родной город. Вся наша паства теперь особенно нуждается в Ваших святых молитвах и Вашем пастырском руководстве. Вы, Ваше Преосвященство, известны всем нам как строго православный Епископ, твердо стоящий на страже всех догматов, правил и канонов нашей Святой Христовой Церкви. Мы боимся, без Вашего бдительного ока, впасть в какой-нибудь раскол или даже ересь, потому просим или, вернее, требуем, чтобы наш любимый архипастырь разделил с нами все наши церковные скорби и волнения, ведя свою паству прямым, неложным путем к спасению души и к Господу Богу, как единственной цели жизни христианской. Мы, Ваше Преосвященство, готовы и сумеем постоять за своего Епископа, ограждая его от всяких посторонних насильственных воздействий...»
Тогда же было созвано собрание членов общины, на котором брат владыки, иеромонах Георгий, зачитал присутствующим текст этого прошения к владыке. После чего на собрание был приглашен епископ Игнатий, и верующие попросили его принять общину под свое руководство. Епископ согласился. После общей молитвы епископ ушел домой, а верующие подписались под прошением.
Православными верующими было послано заявление в Белевский уездный исполком, под которым подписались сотни верующих Белевского уезда. Они писали властям: «Мы, верующие Жабынского прихода сельца Георгиевки, любим и уважаем Преосвященного Епископа Белевского Игнатия, желаем иметь именно его своим церковным и духовным наставником и Архипастырем и никого другого не приемлем, а почему и просим Белевский уисполком поддержать наше свободное религиозное побуждение и защитить нас и нашего Епископа Игнатия от всякого насильственного действия с чьей бы то ни было стороны и позволим надеяться на покровительство гражданской власти в своем законном требовании».
Власти, однако, уже приняли решение об аресте епископа Игнатия, его брата — иеромонаха Георгия, наместника Спасо-Преображенского монастыря, а также наиболее близких к епископу людей, что и было ими осуществлено в январе 1923 года. Сразу же после арестов члены православной Спасо-Преображенской общины обратились к властям с прошением: «В ночь на 17 января сего года был арестован член означенной выше общины — Игнатий Садковский и препровожден в Белевскую тюрьму для дальнейшего задержания. Принимая во внимание, что арестованный Игнатий Садковский в настоящее время страдает катаром правой верхушки легкого и правосторонним сухим плевритом на туберкулезной почве, что усматривается из приложенного при сем свидетельства врачей, и что содержание Садковского в тюрьме может крайне вредно отразиться на его здоровье, члены общины верующих на основании изложенного просят ГПУ подвергнуть Садковского медицинскому освидетельствованию на предмет определения, возможно ли по состоянию здоровья Садковского содержать его в тюрьме, и по заключению врачей освободить его из-под стражи и отдать на поруки верующих общины».
Ни епископ Игнатий, ни арестованные вместе с ним не были освобождены. Сразу же после ареста следователь ГПУ допросил владыку. Прослушав заданные ему вопросы, епископ ответил: «Я, Садковский, как епископ поминал при церковной службе Патриарха Тихона вплоть до получения сообщения о прекращении поминовения от гражданской власти, каковое сообщение было получено, кажется, в половине ноября, точно не помню, причем Белевское духовенство, как признавшее Высшее Церковное Управление, окончило поминовение Патриарха Тихона гораздо ранее меня. Община Спасо-Преображенского монастыря в Белеве была организована приблизительно в октябре месяце, точно не помню, причем инициатором этой общины были верующие, каковые просили меня руководить духовно этой общиной, на что я, конечно, согласился, но просил верующих предварительно поставить в известность об этом гражданскую власть, на что верующие охотно согласились. После чего был выработан устав общины...
Прошение от верующих с просьбой не оставлять города Белева мною действительно было получено, причем о том, что таковое собираются подать, я узнал заранее, но не помню, от кого точно. Получив упомянутое прошение и прочитав его, я ни с кем из верующих о нем не говорил.
Отобранные при обыске у отца Георгия, секретаря общины, заявления крестьян я лично не видел, но слышал, что крестьяне некоторых сел намереваются присоединиться ко мне и к моей общине, но каким путем они это делали, я не знаю, а равно не знаю, кто именно подал предъявляемые Вами мне заявления на имя Белевского уездного исполкома.
При поездке гражданки Стоговой в Москву я действительно посылал с ней письма к родным, пакетов же никаких от меня не было. Обратно же гражданка Стогова также привозила мне письма от тех же родных».
После допросов в Белевском отделении ГПУ все арестованные были переведены в тюрьму в город Тулу. Размышляя о всем происходящем на воле, о тех насилиях, которые готовы были совершать обновленцы, и о том, что церковные дела в Белеве без управляющего епархией могут прийти в большое расстройство, владыка 8 февраля написал письмо следователю, ведшей дело, в котором писал: «Ввиду продолжающейся все время телесной слабости, нездоровья, упадка физических сил очень прошу Вас разрешить мне встречу и беседу с Вами... Я был избран верующими и утвержден советской властью как руководитель церковной Преображенской Белевской общины, но не имел возможности на время ареста никому ни из членов Совета, ни из священнослужителей передать вместо себя своего поста и своих дел и обязанностей. И сейчас пост духовного руководителя этой общины остается незанятым, тем более, что я совестью и делом свидетельствовал Вам, что эта Преображенская церковная община точно построена на законах Республики и не имеет никаких незаконных замыслов и сторонних неправильных целей, — как и все ее деятели. Буду очень благодарен за исполнение мною просимого».
Рассчитывая, что епископ пойдет на уступки следствию, следователь вызвала 19 февраля его на допрос и спросила, признает ли себя он виновным в предъявленном ему обвинении, а также как он объяснит некоторые обстоятельства, связанные с его деятельностью. Владыка ответил: «В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю. О собирании подписей граждан к прошению на мое имя о невыезде из города Белева я действительно знал, то есть слышал от кого-то из граждан. О том, что бывший Патриарх Тихон предан суду за контрреволюцию, слышал, но действительно ли это так, я не знаю. Относительно своего воззвания к верующим о поминовении Патриарха Тихона скажу следующее: в сентябре 1922 года мною действительно было послано указанное воззвание, но я не знал в то время, что советской властью запрещено поминовение Патриарха Тихона, как контрреволюционера, и что поминовение его является вызовом советской власти... Я никогда никакой политической деятельностью не занимался и считаю это не своим делом, тем более не занимался контрреволюцией, дело мое было только церковное... Воззвание о поминовении Патриарха Тихона мною было написано не к верующим, а к духовным лицам...»
Следствие по делу о контрреволюционной деятельности епископа Игнатия и близких к нему людей стало заходить в тупик, и следователи, пользуясь разного рода слухами, решили приступить к разработке другой версии. В это время был установлен просмотр всех писем, которые посылались из Белева. Из этого просмотра писем выяснилось, например, что помощница архиерея Татьяна Стогова, которой было тогда всего двадцать лет и которая была арестована вместе с ним, является дочерью генерала царской армии, который бежал в 1919 году из концлагеря в Москве в Крым к генералу Врангелю, а затем, после поражения возглавляемых Врангелем частей, эмигрировал в Сербию. После побега из лагеря генерала Стогова были арестованы как заложники его жена и сын. Жена была расстреляна ВЧК, а сын вскоре освобожден как несовершеннолетний.
Дополнительным расследованием выяснилось также, что брат епископа, иеромонах Георгий, бывший у него секретарем и теперь арестованный вместе с владыкой, в 1916 году призывался на военную службу, окончил Александровское военное училище, а затем был послан на фронт и в октябре 1917 года был произведен в подпоручики. В декабре 1917 года он при занятии города Яссы румынскими войсками был ранен, попал в госпиталь в Одессу, а затем в Новороссийск. В Новороссийске он заболел тифом, а когда выздоровел, город заняли войска белых, и он был ими мобилизован и назначен в штаб к дежурному генералу в Екатеринодар. Он воевал весь 1919 год в армии белых и в конце декабря был взят в плен вместе со своей частью в 600 человек под Царицыном. В плену он находился в течение трех с половиной месяцев под следствием, а затем был зачислен в Красную армию помощником командира роты и прослужил здесь до 1921 года. После окончания гражданской войны он, как воевавший у белых, нигде не мог устроиться на работу. Приехав в Москву, он на Сухаревском рынке купил чистый бланк, и продавец при нем проставил его имя, отчество и фамилию, уменьшив на три года дату рождения, и таким образом, он, приехав к брату в Белев, смог по возрасту демобилизоваться. Имея от юности намерение принять монашеский постриг, он принял его от руки брата, который затем рукоположил его в сан иеромонаха. Выяснив все это, следователи возбудили против арестованных новое дело по факту скрытия прошлой контрреволюционной деятельности одного из них. Увидев, что им известно почти все о его службе в белой армии, отец Георгий дал по этому поводу исчерпывающие показания.
В тот же день был вызван на допрос епископ Игнатий. Отвечая на вопросы следователя, епископ сказал: «От гражданки Татьяны Стоговой слышал о том, что отец ее, бывший генерал, бежал за границу, но был ли он арестован, я не знаю, так как она — Стогова — мне об этом не говорила...
О том, что брат мой Георгий-Лев был приблизительно года три тому назад арестован, я слышал, но от кого именно, не помню, после его приезда ко мне, я, кажется, слышал об этом и от него лично, причем он мне, кажется, говорил, что был арестован, но утвердительно сказать этого не могу... Вспоминаю, что по приезде ко мне в Белев брат Георгий говорил, что он уже демобилизован и просил постричь его в монахи, так как у него к монашеству было стремление с юных лет...
Относительно поминовения при церковной службе бывшего Патриарха Тихона скажу следующее: в городе Белеве на собрании всего белевского духовенства, которое не признало "Живую церковь", обсуждались некоторые вопросы и, между прочим, вопрос о порядке поминовения в отличие от "Живой церкви", где было постановлено поминать бывшего Патриарха Тихона, так же, как это происходит и в других городах тем духовенством, которое не признало "Живую церковь", причем протокол об этом вместе с повесткой дня съезда был представлен в Белевский уездный исполком. В декабре или в ноябре ко мне на квартиру приходили некоторые из духовенства и говорили, что за непризнание "Живой церкви" меня могут арестовать и что тюрьма якобы изменит мои церковные убеждения, как говорят в Туле члены Церковного Управления, то есть некоторые из них. Повторяю, что возбуждения населения я никакого не производил, и виновным себя не признаю...»
В то время надзирателями тюрем работали русские крестьяне, многие из которых не были готовы отказаться от принципов, в которых были воспитаны в детстве верующими родителями. Один из них, по имени Трифон, согласился переслать письмо Татьяны Стоговой на волю, минуя тюремную цензуру. Письмо было направлено не прямо на адрес ее младшей сестры, которой оно писалось, а через знакомых. В этом письме Татьяна писала: «Ненаглядная, родная, дорогая моя сестричка, прежде всего, по получении этого письма и записки, с первой передачей листа стоит фраза: Таня, борись, крепись. Это будет мне знак, что вы его получили. В Белеве меня допрашивали один раз, в Туле же два. Обвинения ужасные: контрреволюция, провокация, агитация. Много громких фраз, мало смысла. Обвинения официальные. Скоро обещают суд. Суд неизвестно где: в Туле, в Белеве или в Москве. Главный обвинительный документ: мое прошение на имя Преосвященного, помните, о том, чтобы не оставил нашу паству, где говорится, что мы, Ваша паства, сумеем постоять за своего епископа, защитить его от всякого насильственного воздействия.
В последних словах видят главную контрреволюцию, якобы защита не от живоцерковников, а от советской власти... Провокацию видят в организации крестьян 9-и деревень вокруг Жабыни против “Живой церкви”. Это все, по-моему, ерунда, обвинения их не состоятельны, они продиктованы “Живой церковью”. Последнее я официально заявила на допросе. Наша религиозная работа была против нового религиозного направления и уж никак не носила политического колорита. Допрашивали и о нас лично. Это серьезнее. Они знают всё, я сказала: “Мама расстреляна как заложница; папа был в лагере, когда маму арестовали, не указывая, где маму арестовали. С тех пор мы ничего не знаем, жив или нет...” Они в последующий последний допрос пристали ко мне, что мы с папой переписываемся и знаем, где он. Это вам необходимо знать. Могут вас допрашивать. Важно, чтобы не было разногласия. Будьте осторожны. Помните, что за вами следят и также за вашей перепиской... Меня пугают тем, что я буду караться строже всех в силу сословного происхождения, как генеральская дочь. Последний раз допрашивали меня два с половиной часа два следователя: Киреева и Руднев. Последний сказал так: “Вы самый близкий человек к епископу, потому что вы человек, обиженный советской властью, мать убита, отец имеется до сих пор”. Вот уже видна симпатия между контрреволюцией. “Признайте, — говорит мне, — что епископ Игнатий контрреволюционер, и мы вас меньше покараем”. Я ответила: “Хоть 10 лет буду сидеть, этой лжи не скажу, он глубоко верующий человек”. Я на допросах очень смела, наружно сохраняю полное спокойствие, даже небрежность. Всячески стараются меня сбить, но это не удается, уверяют, что я развита не по годам, министерская голова. Раз на допросе прослезилась, когда стали оскорблять нашу дорогую веру и Церковь, теперь это особенно дорого моему сердцу. Вы, сестрички, про мои церковные дела ничего не знаете, не посвящены. Будьте в религиозной жизни твердо православны... Обвинения нам прочли в конторе тюрьмы недавно. На допрос ходим все вместе под конвоем... Владыка и отец Георгий тверды как камень. Храни их Бог. Я считаю долгом быть твердой и терпеть с ними до конца. Иначе позор и грех. За отца Георгия взялись, как и за меня. Всё про него знают и считают белым офицером...
Владыка теперь здоров. Дай Бог, чтобы опять не заболел. Владыке делаю, что могу, чтобы облегчить: чиню, посылаю газеты, отмечаю церковные статьи, разогреваю еду. У него в Туле есть знакомство, носят ему много. Он казенного не берет. Есть избыток — предлагает мне, я отказываюсь. Сидим с ним в одном отделении, видимся через волчок (круглое отверстие в железной двери с яйцо) много раз в день. Вечером и ночью разговариваем, переписываемся. Теперь стали переписываться и с отцом Георгием. Он сидит на другом этаже, далеко. Отец Георгий был с владыкой Иувеналием в одной камере. Последнего недавно отправили в Москву. Владыку Иувеналия видела здесь, разговаривала, очень сердечный, ласковый...
Пока ехали в Тулу, владыке больному я была вроде няни, кормила, поила, укладывала и все передала, что нужно, на словах о допросах. Поездка была тяжела, администрация тюрьмы ко мне относится хорошо. От владыкиных знакомых два раза получаю хлеб, бутылку супа и тарелку каши. В эти дни совсем сыта. Спасибо и ему и им...
Храни вас Бог, не отказывайте себе в нужном. Продайте икону, теперь не грех, продайте что-нибудь из моих вещей. Съестное мне присылать не смейте, себя обижаете... От имени Владыки как-нибудь тайно скажите всем, чтобы твердо держались православия... Простите за деловой, может быть даже холодный, тон письма. Очень много мыслей... Боюсь, что застанут за этим письмом. Попробуйте же мне написать безобидное письмо по почте в тюрьму. Может, и передадут. Я буду счастлива. Берегите себя, мои ненаглядные. Пришлите бумаги. Ночи не сплю. Все мысли и думы о вас, о себе не думаю. Не страшно. Живоцерковников сторонитесь во всем. Один за ними грех. Получаю казенную еду. Теперь пост, суп не беру, ем один раз в день и полтора фунта хлеба, хлеб остается, отдаю поломойкам. Вполне довольна при бездельной сидячей жизни... Я сыта, в чистоте, не волнуйтесь, думайте только о самих себе. Простите все мои грехи вольные и невольные. Много виновата перед вами, родненькие... Помогает ли вам Лида? Владыка считает, что все верующие должны материально помогать, наивно, только его кристальная душа может это подумать. С ним беседуем обо всем, люблю и уважаю его по-прежнему... Любите друг друга, и Господь вас будет любить. Целую, обнимаю. Любящая вас сестра Татьяна.
Хочется одним глазком посмотреть на вас, милушки... Сегодня попробую послать письмо через тюрьму. Не знаю, что из этого выйдет. Не чуждайтесь людей. Будьте ласковы, общительны, и все вас будут любить, это главное. Уныние – грех. Молитесь за меня. Молитвы спасут от всего. Тоскую без нашей обители, без храма, такова воля Божия, надо потерпеть. ГПУ хитрее нас, а потому будьте всегда начеку, у вас могут быть еще обыски, а может быть, и были, всякую переписку сейчас же уничтожайте... Говейте, причащайтесь. Молитесь за всех нас, заключенных. Все пройдет, все мимо идет, бодритесь. Будьте достойны своего отца. Бог не оставит... Икону Макария мне не дали, икон иметь нельзя. Хорошо, хоть шейный образ есть. Часто ли меня вспоминаете, браните ли, стоит за многое. Мучаю вас стиркой. Совестно мне. Стараюсь экономить сколько возможно. Гуляю редко. Тяжело, весна, хочется на волю. В камере свыкаешься. Плачу редко, и то по вас... Храни вас Бог, Христос с вами. Никольский, живоцерковник, два дня сидел в тюрьме. Сказал прямо, что засадил нас... Суд, верю, оправдает. Ведь все донос... Я это заявлю на суде... Верующие меня, наверное, винят во всем и сердятся. Бог с ними. Пришлите осеннее пальто, колпак, юбку и несколько кофточек. К Пасхе черные туфли, чулки, хочу быть приличной».
Знакомой, через которую Татьяна пересылала это письмо, она писала: «...Вас, наверное, поразит это письмо. Пишу из Тульской тюрьмы — словно с того света. При помощи доброго человека, одного из надзирателей, удается отправить это письмо без всякого контроля. Пишу подробно, избрала Вас, так как боюсь писать непосредственно своим, может быть, за ними (за их почтой) следят. Простите, что Вас беспокою. Получив это письмо, пожалуйста... пригласите моих всех трех к себе. Пусть у Вас все прочтут и уничтожат сейчас же при Вас».
ГПУ в то время установило контроль за всеми письмами, которые отправлялись из Белева, и письмо, отправленное надзирателем Трифоном по почте, попало в ГПУ, было скопировано и отправлено по адресу, а Трифона, переславшего письмо, и Татьяну 2 мая 1923 года суд приговорил к одному году тюремного заключения.
26 марта всем обвиняемым — епископу Игнатию, иеромонаху Георгию и Татьяне Стоговой — было предъявлено новое обвинение, в котором, в частности, говорилось, что «Георгий Сергеевич Садковский достаточно изобличается в том, что служил в белой армии как офицер, а также в том, что в 1921 году в сентябре месяце, уничтожив все свои документы пленного, бежал без документов из города Симбирска в Москву, где на Сухаревке купил поддельный документ, в коем проставил год своего рождения не 1896 год, а 1893, с целью уклониться от службы в Красной армии... Все изложенное выше как Садковский Игнатий, так и Стогова Татьяна Николаевна знали и умышленно скрывали...»
27 марта епископ Игнатий подал заявление следователю, в котором писал: «В дополнение к тому, что меня спрашивали по нашему делу, мне на память пришло следующее, что здесь и излагаю. Я слышал, будучи в Белеве, от некоторых верующих, что прошение ко мне от них написано по совету двух или трех коммунистов, имеющих отношение к местной власти... Время его подачи — именно тогда, когда живоцерковники думали меня перевести в другую епархию. Мне передавали, что некоторые из верующих по сему поводу советовались со знающими положение дела коммунистами, чтобы указали путь, как лучше поступить, чтобы избежать натиска живоцерковников...
От себя же лично я повторю (это я уже Вам говорил), что для себя существенного значения этому прошению я не придавал и не придаю, так как считал своим нравственным архипастырским долгом оставаться верным своей пастве и ни в коем случае не исполнять прихотей живоцерковников, даже если бы ко мне и не было прошения от верующих. Таким должен быть канонический церковный взгляд православного епископа, чтобы оставаться со своей паствой и не бежать от нее в трудные минуты, когда в недрах Церкви появляются разные неправославные течения. Так говорят правила и каноны Православной Церкви. Я, как епископ, должен исполнять эти каноны и установления церковные, почему должен был оставаться со своей паствой, если бы даже и не было этого прошения ко мне».
13 июня следствие было закончено. Епископа Игнатия обвинили в том, что он скрыл у себя брата, бывшего белого офицера, по подложным документам, а также рукоположил его во иеромонаха с целью «замести следы». Следствие также обвинило его и в том, что он «является ярым сторонником бывшего Патриарха Тихона... и во время приезда в Тулу члена ВЦУ протоиерея Красницкого, когда большинство тульского духовенства признало ВЦУ, он остался с меньшинством, не признавшим таковое. В сентябре 1922 года в городе Белеве собрался уездный съезд духовенства, на который приехал... Игнатий и своими выступлениями подействовал на духовенство и мирян, которые не только не признали ВЦУ, но избили уполномоченного. Рассылал воззвания духовенству и мирянам, в которых предлагал считать недействительными все распоряжения Тульского Епархиального Управления, а также поминать при богослужении Патриарха Тихона и его, Игнатия. Когда после долгих колебаний белевское духовенство постепенно признало ВЦУ, то епископ Игнатий откололся и перенес свою деятельность в Спасо-Преображенскую общину при Белевском мужском монастыре. Вся община, до момента ареста руководимая епископом Игнатием, осталась сторонницей Тихона и не подчинялась распоряжениям Тульского Епархиального Управления».
Хотя следствие было закончено, ГПУ, однако, не пожелало ни отпускать обвиняемых, ни предавать их суду, тем более, что после освобождения Патриарха Тихона обвинение в поминовении на церковных богослужениях имени предстоятеля Церкви выглядело неубедительным. ГПУ ожидало возможности приговорить всех осужденных внесудебным порядком, решив все это дело как бы промеж себя. В это время стала действовать Комиссия НКВД по административным высылкам. 24 августа 1923 года начальник 6-го отделения секретного отдела ОГПУ Тучков на заседании Комиссии сделал доклад, касающийся дела епископа Игнатия, иеромонаха Георгия и Татьяны Стоговой, предложив заключить священнослужителей сроком на три года, а девушку на один год в Соловецкий концлагерь. Предложение было принято, епископ Игнатий и иеромонах Георгий были приговорены к трем годам заключения, а Татьяна — к одному году.
После приговора епископ был этапирован в Таганскую тюрьму, где вместе с другими заключенными стал ожидать этапа на Соловки. 14 сентября заключенные были отправлены в Соловецкий концлагерь.
По окончании срока заключения, в 1926 году епископ Игнатий был освобожден и вернулся на Белевскую кафедру. Сразу же после его возвращения к нему пришли обновленцы, выяснить позицию епископа и, если возможно, склонить к лояльному поведению относительно обновленцев, предположив, что нахождение в Соловецком концлагере должно было подействовать на него в нужную сторону. Епископ отказался их принять, передав, что не желает беседовать с неправославными.
После того, как позиция архиерея определилась столь отчетливо, обновленцы повели с ним беспощадную борьбу, и снова посыпались доносы на епископа в ОГПУ. В конце 1926 года ОГПУ арестовало епископа Игнатия. В заключении он пробыл около двух месяцев и затем был освобожден. Увидев, что власти освободили архиерея, обновленцы снова принялись писать на него доносы, и в 1927 году ОГПУ снова арестовало епископа. После двух месяцев заключения он был вновь освобожден. Так продолжалось до 1929 года, когда безбожное государство приступило к следующему этапу уничтожения Русской Православной Церкви.
В 1929 году стали исчезать из магазинов основные продукты питания, и прежде всего хлеб, и одновременно с исчезновением продуктов была введена карточная система. Причем целые категории народа были лишены карточек и записаны в лишенцы, и среди них духовенство и их семьи. Один из священников пошел к председателю Белевского горсовета и стал просить его, чтобы карточки все же были выданы, хотя бы детям. Председатель на это ответил, что он закон отменить не может и карточки выданы не будут.
Начиная с апреля 1929 года, ОГПУ стало целенаправленно собирать доносы на епископа Игнатия и вызывать на допросы лжесвидетелей. Особенно ОГПУ заинтересовалось службой, состоявшейся в Георгиевской церкви 4 февраля. В этот день совершается память местночтимого святого Тульской епархии преподобного Макария Жабынского, и в храме собралось почти все духовенство города, около двадцати священников. Служили вместе с епископом Игнатием только несколько человек, а остальные молились, собравшись в левом приделе. По окончании литургии священники стали обсуждать ухудшение своего положения и вслух размышлять, что предпринять, чтобы, по крайней мере, не страдали дети. Один из священников, подойдя к епископу за благословением, спросил, что делать при таких обстоятельствах. Владыка предложил послать представителя от Белевского духовенства к митрополиту Сергию с просьбой, чтобы он ходатайствовал перед ВЦИКом об облегчении участи семей духовенства.
Осведомители, присутствовавшие в алтаре, преподнесли обстоятельства, при которых проходила беседа епископа и духовенства, как нелегальное антисоветское собрание, на котором обсуждалось, как принести советской власти урон.
2 июля 1929 года Тучков распорядился, чтобы сотрудники Тульского ОГПУ произвели расследование деятельности епископа Игнатия и его брата иеромонаха Георгия для дальнейшего их ареста.
13 ноября против епископа и его брата было начато дело. Владыку обвинили в том, что он 4 февраля собрал после службы в Георгиевской церкви нелегальное собрание духовенства из 17 священников, где обсуждались вопросы о притеснении духовенства советской властью, о невыдаче духовенству продуктов, о недопущении детей духовенства к обучению в школах, и что на этом собрании епископ выступил с речью, поддерживая священников.
26 декабря 1929 года владыка Игнатий и отец Георгий были арестованы и заключены в тюрьму в Туле. Через день следователь допросил епископа. Отвечая на его вопросы, владыка сказал: «В предъявленном обвинении виновным себя не признаю и поясняю следующее. Мне неизвестно, что 4 февраля 1929 года в Георгиевской церкви города Белева происходило нелегальное собрание духовенства, и полагаю, что такового быть не могло, так как я знаю, что разрешения на собрания даются гражданской властью. Припоминаю также, что в этот день действительно, когда я выходил из храма, ко мне подошел кто-то из служителей, фамилии не помню, и спросил меня: “Мы хотим просить через духовную власть, чтобы наших детей учили в школах”. Я ему ответил, что это ваше дело, и, благословляя народ, направился домой».
Вернувшись после допроса в камеру, епископ написал заявление, которое подал начальнику Тульского ОГПУ: «Я уже в четвертый раз обвиняюсь Тульским ОГПУ по одной и той же статье Уголовного кодекса — 58-й (в прежних кодексах цифра и номер этой статьи видоизменялись, сущность же ее за немногим исключением оставалась та же), и все эти четыре раза обвиняюсь исключительно по лживому политическому доносу... В своих письменных заявлениях, а также на допросах я просил Тульское ОГПУ привлечь этих политических лжецов... к открытому и гласному суду и дать мне с ними на этом суде или даже прежде этого суда очную ставку, чтобы вывести этих лжецов наружу. В своих заявлениях я указывал, что были лица (преимущественно среди главарей обновленческого раскола и подобных им отщепенцев церковных), которые даже не стеснялись предупреждать и запугивать арестами тех из нашего духовенства, кои не идут и не шли с ними по одной раскольнической и предательской дороге... В моей безусловно справедливой, правдивой и законной просьбе мне почему-то было отказано, но отказано без объяснения причин отказа! Гражданин Руднев, в то время бывший заместителем начальника Тульского ОГПУ, пред тем как отпустить меня из заключения, лишь только советовал мне “добровольно”(?) оставить город Белев, “так как, — говорил он, — эти доносы на вас будут опять повторяться, и вас до бесконечности придется сажать”. Что и повторяется со мною теперь. Довольно странно такое заявление представителя власти! Разве он, как представитель власти, не мог пресечь и совершенно прекратить лживых и клеветнических доносов вместо того, чтобы предлагать мне сдавать мою прямолинейную и открытую позицию этим негодным клеветникам и лжецам и тем изображать из себя труса? А уполномоченная Тульского ОГПУ Киреева разве не указывала мне и моему брату, что политические на нас доносы шли из противного и лично нерасположенного к нам духовного лагеря — лживых и фальшивых обновленцев?
Благодаря тому, что по моей спине можно удобно, а в случае желания и не один раз в год проезжаться, и при том проезжаться совершенно безнаказанно для самих себя (для меня же эти “проезжания” стоят очень дорого, главным образом в отношении моего и без того слабого здоровья)... ныне, благодаря четырехкратному тюремному сиденью по лживому на меня политическому доносу, я потерял и последнее здоровье... сижу в сырости, в больницу за неимением места я не принят, тогда как по состоянию своего здоровья имею полное право и должен и в заключении продолжать лечение своих болезней сердечных и ножных. Ведь и уполномоченная Тульского ОГПУ Озоль дала мне обещание (?!), согласно моему заявлению, поставить меня в соответствующие моему болезненному состоянию условия тюремного существования, о чем хотела поставить в известность тюремного врача! Итак, я остался и без лечения, и без сухого помещения, так необходимого для меня!
Я, гражданин начальник, теперь, в четырехкратное мое тюремное сиденье, в последний раз взываю к Вашей справедливости: прошу Вас безотлагательно вызвать указанных политических лжецов и клеветников, — и притом не только сознательно и заведомо клеветавших на меня в этот последний, четвертый раз, но и тех, кои также сознательно и намеренно клеветали на меня в 1922, 1926 и 1927 годах, — на очную со мной ставку и предать их, согласно 95 статье Уголовного кодекса, открытому и гласному суду. Я долгом считаю заявить Вам, что не позволю этим лжецам и политическим клеветникам играть со мною в темную и бесчестную игру, в какую они не один раз играли со мною доселе, и прятаться и пресмыкаться за дверями Тульского ОГПУ. Пусть эти лжецы и клеветники будут хотя бы и секретными агентами Тульского или Белевского ОГПУ, а не только простыми, рядовыми гражданами Республики, я безразлично от их отношения к ОГПУ потребую их к открытому и гласному суду, которого они — политические лжецы и клеветники — как огня боятся и обычно стараются избегать. Законы Республики одинаковы для всех граждан, независимо от того — агенты ли они Тульского или Белевского ОГПУ или нет. Всякий заведомо и сознательно лживый донос (будет ли он политический или нет) должен караться по всей строгости закона — и притом для представителей или сотрудников власти гораздо строже, чем для всех прочих граждан.
Параллельно с сим я прошу Вас, гражданин начальник, выдать мне подлинный текст лживого политического на меня доноса, имевшего место в этот последний, четвертый раз моего тюремного заключения, для снятия мною с него копии. Таковая копия для меня крайне нужна! Понятно, что этот текст лживого на меня политического доноса должен быть закреплен подписями прячущихся за дверями Тульского или Белевского ОГПУ негодных лжецов и клеветников.
Повторяю Вам, гражданин начальник, что настоящим заявлением... я ищу и искал от Вас не милости, а лишь только справедливости и правды, каковых со стороны представителей Тульского ОГПУ мне намерено не было оказано при прежних моих арестах.
Если и в этот последний раз моих арестов и сидений мне будет отказано в моей вполне законной и справедливой просьбе, — будет отказано только потому, чтобы эти политические лжецы, ставшие для меня моими личными врагами, остались не узнанными для общественного мнения и тем самым безнаказанными, чтобы они по отношению ко мне могли бы и впредь до бесконечности заниматься своим заведомо фальшивым и подлым клеветническим ремеслом, другими словами, чтобы и на будущее время “обеспечить меня” систематическими и ежегодными арестами и сиденьями, — то я прошу Вас указать мне следующую за Вами политическую или судебно-политическую инстанцию, к которой я должен буду обратиться за разрешением моей законной и настоятельной просьбы, — чтобы раз и навсегда мне обезопасить себя от негодных и фальшивых политических лжецов и клеветников».
19 января 1930 года сотрудники Тульского ОГПУ переслали материалы дела на владыку Игнатия и отца Георгия в 6-е отделение секретного отдела ОГПУ в Москву. В сопроводительном письме они писали: «Со своей стороны считаем необходимым изолировать Садковских из пределов Тульского округа, как наиболее реакционно настроенных, которые в связи с проведением кампании по закрытию церквей своим местопребыванием в пределах нашего округа имеют большое влияние на верующих».
2 июля 1930 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ приговорило епископа Игнатия и архимандрита Георгия к трем годам заключения в концлагерь. Владыка был заключен в Усть-Вымьский исправительный лагерь под Котласом. 2 июня 1932 года Особое Совещание при Коллегии ОГПУ постановило освободить епископа с запрещением проживать в определенных городах.
Владыка вернулся в Тулу, где до начала 1933 года жил у знакомых священников. В начале 1933 года епископ встретился с заместителем патриаршего Местоблюстителя, митрополитом Сергием (Страгородским), и тот определил владыку епископом Скопинским, викарием Рязанской епархии, где правящим архиереем был в то время архиепископ Иувеналий (Масловский), которого владыка хорошо знал в бытность того правящим архиереем Тульской епархии и с которым он разделил несколько лет заключения в Соловецком концлагере.
В 1935 году епископ Игнатий был арестован и приговорен к году исправительно-трудовых работ за привлечение к участию в богослужении молодого человека. Владыка подал жалобу на незаконный приговор, и, по-видимому, тот был отменен.
В 1936 году начались аресты архиереев. Был арестован архиепископ Рязанский Иувеналий, а некоторое время спустя, 3 февраля 1936 года, епископ Игнатий и с ним некоторые священнослужители и миряне города Скопина. Все они были заключены в Бутырскую тюрьму в Москве. Допросы продолжались в течение месяца. Владыку обвиняли в создании контрреволюционной организации из духовенства и мирян Скопинского района, а также в том, что он определял на священнические места освободившихся из лагерей.
— В октябре 1935 года при встрече со священником вы говорили о положении Православной Церкви в СССР и, в частности, о церковных делах в вашей Скопинской епархии? — спросил следователь.
— О положении Православной Церкви я ничего не говорил, я говорил только о своем тяжелом материальном положении, о пассивном отношении ко мне части духовенства, неусердии относящихся ко мне, как к епископу.
— Какие вы давали указания духовенству, обращающемуся к вам в связи с закрытием церквей?
— В разное время ко мне являлись священники, которые докладывали мне о закрытии их церквей. Я им говорил, что ходатайства об открытии церквей дело не священников, а исполнительных органов при церквях — церковных советов.
— Приведите факты антисоветских разговоров со стороны обращавшихся к вам как к епископу подведомственных вам священников и монахов.
— Со стороны приходивших ко мне по делам священников и монахов никаких антисоветских разговоров в моем присутствии не было.
— Какие антисоветские указания вы давали приходившим к вам священникам и монахам?
— Никому из духовенства я антисоветских указаний не давал, и никто из духовенства по этому поводу ко мне не обращался.
— Ваши политические взгляды и отношение к советской власти?
— К советской власти я отношусь лояльно, но как верующий не могу сочувствовать мероприятиям советской власти в вопросе отношения ее к Православной Церкви, в частности к насильственному закрытию и ликвидации монастырей и разрушению храмов, хотя и считаю это волей Божией за грехи верующих, которые достойны этого.
— Кого вы устроили на приходы своей епархии из священников и монахов, отбывших наказание за контрреволюционную деятельность? Владыка перечислил священнослужителей, которых он назначил на приходы, пояснив, что он назначил на приходы вернувшихся из исправительно-трудовых лагерей священников согласно их прошениям.
— Какую цель вы преследовали, объединяя вокруг себя возвратившихся из ссылки контрреволюционно настроенных попов и монахов? — спросил следователь.
— Никакого объединения возвратившихся из ссылок священников и монахов у меня не было. Отказывать им в назначении, как и всем прочим священнослужителям, я не имел права, потому что все они имели положенные как гражданские, так и епархиальные документы.
— Признаете ли себя виновным в предъявленном вам обвинении? — задал следователь последний вопрос.
— В предъявленном мне обвинении виновным себя не признаю, — ответил епископ.
На этом допросы были закончены. Епископа Игнатия обвинили в том, что он, «пользуясь положением правящего епископа, группировал вокруг себя верующих и молодежь, среди которых проводил антисоветскую агитацию и распространял ложные контрреволюционные слухи о якобы проводимых советской властью гонениях на религию и верующих, то есть в преступлении, предусмотренном статьей 58, пункты 10 и 11 УК РСФСР».
16 марта 1936 года Особое Совещание при НКВД приговорило епископа Игнатия к пяти годам ссылки в Северный край. Ссылку епископ был отправлен отбывать в Архангельск. В 1937 году еще более ужесточились гонения на Русскую Православную Церковь, и 3 августа 1937 года епископ Игнатий в ссылке был арестован и заключен в тюрьму города Архангельска.
— Вы арестованы за активную контрреволюционную деятельность. Следствие предлагает вам дать откровенные показания о вашей контрреволюционной работе.
— Никакой контрреволюционной работы я не вел и не веду, — ответил епископ.
Следователь попросил перечислить знакомых, с которыми владыка встречался в Архангельске. Владыка перечислил тех епископов и священников, с которыми он был знаком, разделяя с ними тяготы ссылки в Архангельске.
— Расскажите о контрреволюционной деятельности участников вашей группы.
— У меня никаких соучастников не было, и о контрреволюционной деятельности кого-либо я ничего не знаю.
— Следствие еще раз предлагает прекратить упорное запирательство и дать откровенные показания о вашей контрреволюционной деятельности.
— Никакой контрреволюционной деятельностью я не занимался и виновным себя в предъявленном мне обвинении не признаю.
15 октября 1937 года епископ Игнатий был приговорен к десяти годам заключения в исправительно-трудовой лагерь. Многократные ссылки, заключения в тюрьмы, допросы, каторжная работа в лагере окончательно подорвали его здоровье. Епископ Игнатий скончался в Кулойлаге Архангельской области 9 февраля 1938 года и погребен в безвестной могиле на территории лагеря.
Автор жития: игумен Дамаскин (Орловский), сайт: www.fond.ru, новомученики.рф.
Святые:
Гимнография:
