Тюремное служение. Хроники Бутырки
Протоиерей Константин Кобелев — клирик храма святителя Николая Мирликийского в Бирюлеве и старший священник храма Покрова Пресвятой Богородицы при Бутырской тюрьме. В 1990-е годы он хорошо знал протоиерея Глеба Каледу — знаменитого ученого и основоположника тюремного служения в Москве после распада Советского Союза. Тогда отец Константин в Бутырку так и не попал — в 1994 году отец Глеб умер, а батюшка долгие годы был в стороне от тюремного служения, хотя рассказы легендарного пастыря вызвали сильное желание увидеть все своими глазами. Ситуация кардинально изменилась в 2003 году: неожиданно отца Константина назначили служить в СИЗО № 3 на Красной Пресне, а затем и в Бутырку. В статье, опубликованной в ноябрьском номере журнала «Фома», отец Константин рассказывает о том, что он видел, чему поражался, чему радовался за годы своего служения.
Протоиерей Константин Кобелев
Средство против выгорания
Отправился я как-то утром на службу в Бутырку. Самочувствие неважное, вокруг проблемы, настроение никудышное. Иду и думаю: к моему состоянию только разговоров с заключенными не хватает. Впрочем, сегодня же еще один священник обещал прийти! Хорошо бы он исповедь у них принял, а я спокойно в алтаре помолюсь. Но батюшка тот, увидев меня, говорит: «Отец Константин, Вы не хотите поисповедовать?» Ну, я все же старший священник, отказаться неудобно. И вот ко мне подходит узник, осужденный по 105-й статье — убийство. И начинает рассказывать свою историю… Потом следующий: та же статья… И все такие же тяжелые. Но вот служба закончена, можно домой. Иду к проходной и вдруг — нахлынула волна радости, можно даже сказать, ликования. Я опешил — настолько сильное чувство. Начинаю размышлять, что же стало причиной этого контраста: каким я шел сюда и каким возвращаюсь? Получается, все оттого, что я увидел: разговоры с этими людьми не прошли зря. Они пришли потухшими, а ушли светящимися… Этот свет передался и мне.
После этого случая я убежден: тюремное служение — очень сильное средство против священнического выгорания.
Что такое тюрьма
Помню, как первый раз оказался в тюрьме — страха не было, я шел вместе со знакомым священником, который меня морально подготовил и рассказал, как все устроено. Но первая служба в тюрьме мне запомнилась навсегда: батюшка пошел исповедовать, а я остался служить в алтаре. Все-таки исповедовать узников — не то же самое, что исповедовать на приходе, и на меня сразу не стали возлагать такую обязанность. Когда я оказался в алтаре один, как раз начали читать часы перед Литургией. На них повторяют 40 раз молитву «Господи, помилуй». Служили мы в бывшей камере с зарешеченными окнами. Я стою возле этого окна, смотрю через решетку на волю и слышу эти «Господи, помилуй». Только тут до меня стал доходить смысл этих слов. Я почувствовал себя осужденным, который отчаянно просит о помиловании. Думал: Господи, выйти бы только отсюда! Не могу сказать, кто читал молитву — узник или человек со свободы, но делал он это не спеша и каждое слово проникало в сознание. Так я почувствовал, что такое тюрьма.
Перевод в Бутырку
В 2005 году меня назначили старшим священником в Бутырку. Тюремный храм Покрова Божией Матери был закрыт, и большая его часть была отведена под нужды СИЗО. Предстояло много работы, с которой один бы я точно не справился. Тюрьма выделяла рабочих. Важно — работали сами узники. Они с радостью помогали, проявляли инициативу. Даже те, кто изначально были неверующими, приходили помогать и воцерковлялись. Как писал в своей книге отец Глеб Каледа: «Храм — это воля в заключении». Кто ходит на службу, кто не ходит — любого из них попросишь что-нибудь сделать для церкви — сразу соглашаются, идут навстречу. На территории тюрьмы есть свои мастерские: столярные, кузнечные и так далее. Они многое делали для храма.
Бывали даже сюрпризы: на Пасху мне подарили «алтарный комбайн». Я такого больше нигде не видел — это стойка, в которой хранится все, что нужно для службы. Там есть место для свечей, кадила, угля, ладана и всего остального. Все это собрано в единый комплекс. Он до сих пор у меня стоит — всем гостям показываю.
Помню, один из узников попросил меня принести журнал с фотографиями храмов. Я принес. Так он срисовал оттуда купола, вырезал миниатюрные детали из медной фольги и сложил из них верхушки хоругвей. На каждый купол у него уходил месяц.
Конечно, одними силами сидельцев мы не обходились и нанимали профессиональных строителей, которые руководили процессом.
Один из осужденных был у меня алтарником. Можно сказать, старшим по храму. При нем как раз ломали потолки, штукатурили стены. Все ждали момента, когда будем вешать паникадило — целое событие для нас. А у него как раз подошло время писать прошение на УДО (условно-досрочное освобождение. — Ред.), и он отказывается: «Как я могу сейчас выйти, мы же еще паникадило не повесили?!» Так и отсидел «до звонка».
Бутырский храм небольшой, физически не может вместить много людей, поэтому остальные вынуждены ждать своей очереди. В этой ситуации особенно важен колокольный звон. Узники, которые не смогли попасть на службу, слышат колокольный звон и могут помолиться сами. К нам приезжал звонарь из Храма Христа Спасителя Игорь Тулисов, который обучил одного из узников звону. А тот — уже следующего, и так по очереди. Теперь, когда человек собирается выйти на свободу, он ищет себе замену и обучает нового звонаря. Такая вот у нас преемственность.
Виновен?
Многие заключенные говорят, что сидят ни за что. Бывают очень необычные случаи: человек совершил одно преступление, а отбывает наказание за другое — то, которое не совершал. Такие люди меня несколько раз спрашивали, как им с этим быть. Причем заставить донести на себя я не могу, да и по закону человек свидетельствовать против себя не обязан. Такому узнику я говорю: «Пусть тебя сейчас и осудили несправедливо, но воспринимай это как расплату за свои прошлые грехи».
Узники, у которых большие сроки, могут просто озвереть — не в том смысле, что они могут кого-то убить. Просто они перестают следить за собой, мыться, выходить на прогулки — опускаются и живут как в берлоге. Фактически сходят с ума. Частая история, когда люди не проживают и семи лет в заключении с таким образом жизни. А вот с верующими людьми совершенно противоположная ситуация: даже в заключении жизнь для них не заканчивается и имеет смысл. Сотрудники сами видят, что узники после воцерковления меняются, у них нет такого количества нарушений, рецидивов, которые обычны для тюрьмы. Они видят результат. Видят, что вера действительно помогает.
Особенности службы в тюрьме
Богослужения в тюрьме во многом отличаются от тех, которые свободно совершаются в храме на воле. Например, заключенные лишены ночной Пасхальной или Рождественской службы. У каждого тюремного священника есть основные приходы и ночные службы — естественно, мы служим там. И все равно, к сожалению, люди часто приезжают только под конец богослужения для освящения куличей и стоят за дверями церкви. А в тюрьме праздничная Литургия невозможна, и когда мы приезжаем на следующий день, администрация в состоянии пропустить в храм максимум человек семьдесят. Конечно, это ограничение. И поскольку у человека возможность причаститься появляется один-два раза в год, никто из священников не спрашивает: постился, не постился, читал каноны узник или нет — естественно, мы причащаем. В этом случае аскетическая практика на воле может быть даже строже, чем в тюрьме. Поэтому мы смотрим не на то, съел человек накануне котлету или нет, а на его внутреннее состояние. Иначе в тюрьме нельзя. И этим сильно отличается наша приходская жизнь на свободе от служения за высоким забором.
У заключенных особое отношение к новомученикам — многие из них знают, что эти святые сидели в стенах Бутырки. Когда мы устраиваем крестный ход в тюрьме, узники торжественно несут иконы новомучеников — таким образом, практически все наши прихожане участвуют в торжественной процессии. Мы часто рассуждаем о новомучениках абстрактно, а для заключенных это люди, которые могли сидеть в той же камере.
Заповеди и «понятия»
На самом деле преступный мир находится не только где-то там за решеткой, но и внутри нашего общества. Это люди, которых запросто можно встретить на улице — не все они сидят в тюрьме. У них есть своя иерархия, правила — так называемые «понятия» — и прочее. Естественно, тюремный священник с этим сталкивается, намного чаще, чем кто-либо другой. Например, стою я как-то недалеко от своего приходского храма, не в Бутырке. Подходит человек и начинает меня подначивать, чуть ли не задираться. Потом вроде бы успокоился, мы разговорились. А когда он узнал, что меня зовут Константин, прямо опешил: «Отец Константин? Так Вы тот самый отец Константин из Бутырки?!» — «Да». — «Батюшка, Вы бы сразу сказали. Не признал, простите. Я — смотрящий. Вы, если что, обращайтесь!» Смотрящий — человек, который следит за соблюдением правил уголовного мира. Обратите внимание, что к Церкви такие люди относятся уважительно, но при этом очевидно, что в ее жизни они не участвуют.
Даже в криминальной среде люди понимают, что если не будет вообще никаких рамок, ценностей и границ поведения, то наступит хаос, в котором все погибнут. Они это называют «беспредел» — слово, которое, увы, проникло и в нашу речь. И за подобными вещами следят очень жестко. В результате возникают свои собственные «понятия»: нельзя похабно говорить о матери и тому подобные. При этом от священника они не требуют соблюдения каких-то «понятий» и принимают в расчет, что я служитель Церкви.
Когда узник начинает воцерковляться, то возникают определенные противоречия между системой «понятий» и христианским поведением. Например, часть людей из преступной среды принципиально не работает — это символ отказа от сотрудничества с системой, и он считается частью «понятий». Выйдя из тюрьмы, такие люди иногда попадают в Дом трудолюбия «Ной», часть насельников которого — бывшие заключенные, которые решили начать новую жизнь. Для некоторых новичков работа — серьезный порог, через который трудно переступить. Потому что «понятия», которые получил человек в тюрьме, этому противоречат. Здесь очень помогают люди, которые сами прошли через заключение.
В этом Доме трудолюбия есть бывший узник, известный «авторитет» в своей среде. Он говорит новичку: «Пойдем на работу». Тот говорит: «Я не могу» и произносит волшебное слово «западло» — тоже часть их жаргона. А старший на его глазах берет лопату и начинает копать: «А мне — нет». И для того это шок и переворот в сознании. Но благодаря помощи человека, который стал на путь исправления, такие перевороты проходят намного проще. Внутренние законы уголовников — действительно жесткая система.
Отношение в тюрьме к духовным лицам особое: среди самих заключенных — категорическое неприятие тех, кто может кинуться на священника или просто как-то обидеть. При этом люди все равно разные, в том числе бывают очень опасные преступники. Тем не менее лично я страха никогда не испытывал. Иногда мне охрана прямо говорит, что сейчас на исповедь они приведут опасного человека, который неизвестно как может себя повести. Они его приводят, и ты видишь перед собой человека, который стоит на коленях, рыдает и кается. Тогда я прошу у охраны: «Снимите с него наручники, пусть человек хотя бы перекрестится». Страха в этот момент нет.
Служба в тюрьме и на свободе
Краски в тюремном служении яркие, там нет полутонов. Очень сильное впечатление производит тюремная исповедь. На приходе видишь, что часть людей, даже если они пытаются исповедоваться, искренне считают себя безгрешными. В тюрьме такого нет вообще — каждый кается по-настоящему. Иногда даже волнуются настолько, что забывают, что хотели сказать. Но я понимаю, что человек искренне переживает свой грех и стремится ко Христу. При этом Литургия в тюрьме и на воле ничем не различаются: и там, и там люди молятся, исповедуются и участвуют в таинствах. Мы стремимся донести до узников красоту нашего служения Богу.
Подготовил Кирилл Баглай
