Протоиерей Николай Ведерников: Господь спросит об одном — был ли я человеком?
9 июня 2020 года отошел ко Господу один из старейших московских священников, заштатный клирик храма мученика Иоанна Воина на Якиманке протоиерей Николай Ведерников.
Несколько лет назад в интервью в интервью порталу «Православие и мир» отец Николай рассказал о своей жизни, о встречах с Патриархами Сергием и Алексием I, с митрополитом Антонием Сурожским.
Иконы у нас стояли в специальном шкафчике
— Отец Николай, известно, что Вы родились в верующей семье, и Ваш отец большую часть жизни проработал в Церкви.
— Да, в 1944 году друг отца Алексей Иванович Георгиевский пригласил его в только что открывшийся в Новодевичьем монастыре богословский институт.
Отец был сыном крестьянина, приехал в Москву в 1921 году, поступил в Институт слова. Этот институт просуществовал всего несколько лет, но тогда там преподавали такие знаменитые люди, как Николай Бердяев и Иван Ильин, через год вместе со многими другими замечательными учеными и мыслителями высланные за границу на философском пароходе. Папа успел у них поучиться.
А некоторые его преподаватели остались в России, в том числе и Александр Матвеевич Пешковский, под редакцией которого папа впоследствии написал учебник русского языка. До войны он преподавал в светских учреждениях, но с 1944 года вся его деятельность была связана с Церковью.
В богословском институте, а затем в духовной академии он читал курс «История русской религиозной мысли», который сам создал. Очень интересный курс — у меня сохранились лекции, и сейчас готовится их издание. Это религиозные судьбы людей культуры — там и Пушкин, и Хомяков. Написано живо, очень хорошим языком.
Но курс этот оказался неугоден власти, и в 1948 году его закрыли и папу уволили. Сначала он остался не у дел, а через некоторое время митрополит Николай (Ярушевич) пригласил его в Издательский отдел Патриархии. Больше всего папа писал в «Журнале Московской Патриархии», обычно под псевдонимом.
Очень трудная задача перед ним стояла — писать в православном духе, но без идеологического вызова режиму, чтобы никому не навредить. Он с этой задачей справлялся. Но во времена хрущевских гонений сначала отправили на покой митрополита Николая, а потом и папу — на пенсию.
После этого он стал референтом у митрополита Таллинского Алексия, будущего Патриарха. Писал ему послания, тексты выступлений. Умер папа почти в 90 лет.
— Рассказывали ли Вам родители о репрессиях?
— Нет, по возможности скрывали, берегли меня. Они вообще старались быть осторожными. Иконы у нас стояли в специальном шкафчике, который, когда кто-то приходил, запирался на ключ, а потом его снова открывали. Отец ни разу не был арестован, но за ним всегда следили, и он знал об этом. Даже одного из соседей — жили мы в коммунальной квартире в Козихинском переулке — поселили туда, чтобы он следил за отцом, и родители об этом знали.
И в церковь я в детстве ходил не с родителями, а с нянечками — поскольку родители много работали, они всегда нанимали женщин, чтобы не оставлять меня одного. Нечасто меня водили в церковь, а только по большим праздникам. Обычно — в храм Илии Пророка в Обыденском переулке, там я исповедовался у отца Александра Толгского.
Иногда на Пасху папа водил меня в храм Воскресения Словущего в Брюсовом переулке. Но войти туда мы не могли — храм был полон, люди стояли на улице со свечками. После полуночи выходил батюшка, всех приветствовал возгласом «Христос Воскресе!», и мы так и уходили домой, не попав в храм.
А первый раз в жизни я исповедовался у папы на родине — в селе Погорелое Городище Тверской губернии (тогда это была Калининская область). На лето привозили меня родители к бабушке с дедушкой. Чудесное место — свежий воздух, природа замечательная, речка. Папа, когда приезжал туда, учил меня кататься на велосипеде, плавать.
Проводил я летние каникулы с пользой и для здоровья, и для души. Бабушка с дедушкой у меня замечательные были — ни одного грубого слова я не слышал от них. Дедушка — мастер-краснодеревщик, когда-то даже что-то для одного из дворцов в Петербурге делал, а мне он сделал футляр для скрипки — я музыкой занимался, — сам покрыл его лаком.
Патриарха Сергия все звали дедушкой
— Вы с детства чувствовали призвание к музыке?
— Родители отдали меня сначала в районную музыкальную школу, потом перевели в центральную, после школы я закончил два факультета консерватории — оркестровый и композиторский, любил слушать хорошую музыку, но никогда не считал, что у меня есть к ней призвание.
Параллельно я вливался в церковную школу. В начале войны иподиакон епископа Калужского Питирима (Свиридова) (будущего митрополита Крутицкого) пригласил меня в алтарь, предложил держать посох — я не умел и очень волновался. С этого началось мое церковное служение.
Но в Москве был голод, холод, квартиры не отапливались, и меня отправили в Уфу к моему дедушке по матери Владимиру Иосифовичу Спасскому. Он был профессором глазных болезней, директором трахоматозного института, заведовал кафедрой офтальмологии в Башкирском медицинском институте.
В Уфе я продолжал заниматься в музыкальной школе и прислуживал епископу Уфимскому Стефану (Проценко), будущему митрополиту Харьковскому, во время богослужения. А в 1943 году вернулся в Москву и здесь прислуживал Патриарху Сергию. Его все звали дедушкой, я его очень любил и скорбел, когда он скончался.
— До сих пор в православной среде о нем спорят и даже многие священники не одобряют его политику.
— Я считаю, что Патриарха Сергия надо причислить к лику святых. Он решился сказать публично явную ложь — что у нас нет гонений на верующих, — но тем самым он спас Церковь. Мудрейший человек был, мог видеть «сквозь землю». Обидно, что многие его не поняли и не приняли — даже Зарубежная Церковь образовалась. Сейчас объединились.
На отпевании нашего консерваторского преподавателя педагогики и папиного друга Ивана Ивановича Любимова я познакомился с Марией Вениаминовной Юдиной. Она сказала мне: «Мы не сможем с Вами дружить, потому что вы сергиевец».
Действительно, мы так и не стали друзьями, но после ее кончины (а умерла она в 1970 году) меня каждый год 19 ноября просят служить по ней панихиду. После панихиды говорю слово о Марии Вениаминовне. Мне это всегда трудно — и не было у нас личного общения, и вроде бы все уже сказал, но приходится. И одно из таких слов после панихиды вошло в документальный фильм «Портрет легендарной пианистки».
— А каким пастырем был Патриарх Сергий?
— Вы знаете, я всегда вспоминаю его как очень светлого и открытого человека, но как пастырь и проповедник он мне совсем не запомнился. Он уже тогда был очень дряхлым, хотя умер в 77 лет, через восемь месяцев после избрания его Патриархом. Службе я учился, наблюдая за богослужением Патриарха Алексия I. Аристократ, он не терпел плохих манер, малейшей неаккуратности.
На его богослужениях в домовом храме я читал Апостола. Однажды в жаркий летний день пришел на службу в тенниске с короткими рукавами, прочитал, а после службы Патриарх мне выговорил: «Ты бы еще в трусиках пришел читать!». На всю жизнь я запомнил этот урок. Любил он форму, но манера службы была у него очень простая. Сейчас поучения Патриарха Алексия I изданы, каждый может их прочитать.
Очень долго мы с ним общались, но после того, как я стал диаконом, на его службах уже не бывал. Для протодиакона у меня голосовых данных не хватало.
— Вас рукоположили в диаконы в 1958 году. Почему Вы решились на это в то страшное для Церкви время?
— Когда я пришел к Патриарху Алексию I — тогда очень просто было прийти к Патриарху, — он спросил: «Откуда у тебя появилась такая мысль?». Я ответил, что всегда по-хорошему завидовал тем, кто участвует в службе, и сам хотел участвовать. Препятствий для рукоположения не было — по распределению после консерватории я уже отработал, и 3 июня Святейший меня рукоположил и назначил в храм Рождества Христова в Измайлово.
Священником я быть не собирался, понимал, какая это огромная ответственность, не чувствовал себя готовым взять ее на себя. Но один из священников нашего храма кого-то тайно окрестил, это стало известно Совету по делам религий, и его сняли, надо было кого-то назначить на его место. И настоятель меня уговорил — в 1961 году я стал священником. Заочно закончил Ленинградскую семинарию и Московскую академию.
О пастырях
— Как Вы познакомились с митрополитом Антонием Сурожским, и сразу ли Ваше знакомство перешло в дружбу?
— Папа дружил с сестрами Ириной Георгиевной и Ниной Георгиевной Резчиковыми, вернувшимися после войны из эмиграции из Парижа. Ирина Георгиевна с юности дружила с митрополитом Антонием, и когда он первый раз приехал в Москву — в 1965 году, — предложила мне познакомиться с ним. «Он придет к Вам», — сказала она.
Он сразу перешел на «ты» — он всегда переходил, если чувствовал духовную близость с человеком, и просил, чтобы к нему тоже обращались на «ты». Так началось знакомство — без барьеров. Он стал часто приезжать в Россию, к нему в гостиницу постоянно приходили люди, с каждым он беседовал лично, многие исповедовались. Также все стремились побывать на его службе, чтобы услышать проповедь.
Мы стали устраивать беседы на квартирах — сначала в Козихинском переулке, где я жил с рождения, потом здесь, на Проспекте Вернадского. В эту квартиру человек по пятьдесят приходило — с магнитофонами, диктофонами. Все эти беседы — «О встрече», «О вере», «О Церкви», «О смирении» — сохранились, не раз издавались.
После многие хотели побеседовать с митрополитом Антонием лично, он никому не отказывал, задерживался в квартире до глубокой ночи. Иногда приходил на кухню выпить кофе и опять продолжал общаться с людьми. Неутомимым был.
Потом такие же беседы стали проходить на квартирах наших друзей. Иногда он ездил из Москвы в Ростов-на-Дону, и мы старались ехать за ним, чтобы пообщаться. Очень дорожили каждой возможностью общения. Митрополит Антоний был выдающейся личностью, человеком во Христе.
— Если бы не общение с митрополитом Антонием, Вы были бы другим пастырем, духовником?
— Трудно сказать. Я не раз исповедовался у него в гостинице, но мне вообще всю жизнь везло с духовниками. Отец Николай Голубцов благословил нас на рождение детей. Моя жена с юности тяжело болела — у нее гипертония была, врачи говорили, что беременность для нее опасна. А отец Николай благословил, и родились у нас три дочки. Всегда по его благословению все случалось во благо.
После смерти отца Николая нашим духовником стал отец Владимир Смирнов из Обыденского храма, а после смерти отца Владимира — отец Василий Серебренников. Ученик старцев, прозорливый батюшка, он знал, с чем вы к нему пришли — не надо было уже ничего говорить.
После кончины отца Василия в 1996 году и до недавнего времени я исповедовался у отца Герасима Иванова, который тогда служил вместе со мной в храме Иоанна Воина на Якиманке, но сейчас ему 94 года, он тяжело болеет, уже не может исповедовать. Надеюсь, что Господь пошлет кого-то.
— В одном из интервью Вы говорили, что у чада с духовником должны быть отношения дружбы и равенства.
— Совершенно верно!
— А некоторые священники ломают людей под себя.
— Это ужасное явление, мы называем его младостарчеством. Как в Евангелии сказано: «Если слепой ведет слепого, то оба упадут в яму» (Мф. 15:14). Не знаю, есть ли сейчас младостарчество, но оно постепенно должно уйти. Старец — духовный гений, человек, одаренный особым даром. Очень немногие были старцами: Амвросий Оптинский, Серафим Саровский… К ним множество людей шло.
Отца Иоанна (Крестьянкина) я знал еще до того, как он стал священником — он жил в доме напротив, приходил к папе. Когда мы с женой первый раз приехали в Псково-Печерский монастырь, увидели его, а с ним какие-то бабушки шли, и он, даже не поздоровавшись, сказал нам: «Ни одной минутки нет». К нему все время кто-то приходил, приезжал.
Мы тоже не раз к нему ездили, он беседовал с нами, водил на святую гору — там, в монастыре. Перед отъездом всегда поливал нас маслом, святой водой. Замечательный был пастырь, настоящий старец. Скончался он вскоре после моей матушки. Она в 2005 году, он в 2006.
Любовь — не только радость, но и подвиг
— Сколько Вы прожили с матушкой?
— 56 лет. Она тоже училась в консерватории. Я был замкнутый, но появился повод для знакомства — вместе стали ходить к учительнице английского языка. Подружились. Постепенно она пришла к Церкви — я ее никогда не заставлял. В 1949 году отец Иоанн (Крестьянкин) обвенчал нас в подмосковном Гребнево, после венчания долго беседовал с нами. Потом мы очень скромно — с ее мамой и, кажется, четырьмя друзьями — посидели дома.
Без пышности прошла свадьба, без ресторана, а прожили счастливо столько лет, несмотря на ее тяжелую болезнь. То, что она родила трех дочерей, дожила до 76 лет, чудо. Ей по болезни пришлось рано уйти из консерватории, где она преподавала в концертмейстерском классе. Ректор, Александр Васильевич Свешников, сказал: «Если Вы уходите из-за того, что у вас муж священник, то не беспокойтесь, не уходите».
Но она вынуждена была уйти. Ей часто становилось нехорошо, для меня наступал очень трудный, волнительный период жизни. Дочки мне говорили: «Ты маму только любишь, а нас не очень». К сожалению, я действительно виноват перед ними — тяжелая болезнь моей супруги способствовала тому, что вся моя любовь была направлена на нее, дочкам я уделял меньше внимания.
У меня со всеми дочерьми хорошие отношения, средняя живет с мужем в соседнем подъезде, младшая — со мной, но не могу сказать, что я их воспитывал.
— Что помогает Вам пережить вдовство?
— После смерти супруги я был в отчаянии, не видел опоры в жизни, но Господь послал мне замечательного друга, самого близкого сейчас человека на земле. Она тоже вдова, ей 50 лет, ее дочка уже замужем, есть маленький внучек. Каждый день после работы эта женщина заходит ко мне, читает вслух (я уже не могу читать — почти не вижу), помогает по дому, потом идет к себе домой.
По молитвам моих друзей послал мне ее Господь. Муж у нее умер рано. Я его знал, но мало — мы тогда еще не дружили так близко. Любили они друг друга, он был талантливый человек.
— Почему многие не могут сохранить свои чувства, расходятся?
— Потому что не умеют любить. Я всегда на венчании говорю, что любовь — не только радость, но и подвиг. Центром жизни становится не «я», а моя жена, а для нее — муж. Цель христианского брака — создать домашнюю церковь, единство, взрастить это единство ежедневным трудом и подвигом. А когда кто-то не хочет подвизаться, то и расходятся, начинают гулять на стороне.
Бывает, что человек возвращается и любовь возникает с новой силой, но случаются и разводы. Для меня как для духовника развод — трагедия. Значит, люди не научились в браке самому главному — любить, — не поняли, что такое любовь.
Допустим, муж приходит с работы усталый, а жена дома занимается хозяйством, тоже устает. Вот сказать: «Я тебя люблю, но сейчас устал, и у меня нет сил проявить всю свою любовь к тебе» — большое искусство. Нужно знать, что семейная жизнь — искусство, каждодневное творчество. Редко можно встретить настоящую семью, но такие семьи есть.
И считаю, что у меня такая семья была, несмотря на то, что я с самого начала нес тяжелый крест — болезнь жены.
Тюремное служение
— После смерти отца Глеба Каледы Вы пришли ему на смену в Бутырскую тюрьму. Это было еще до моратория на смертную казнь, Вам, как и отцу Глебу, приходилось исповедовать смертников. Как у Вас хватало сил увидеть образ Божий в серийном убийце?
— Я всегда подхожу к людям с любовью — иначе нельзя. Я заходил к ним в камеры, беседовал, исповедовал. Никакого осуждения не было — только чувство жалости. Потом нам запретили ходить в камеру к смертникам, считая, что они могут взять священника в заложники, и мы общались через окошко. Некоторые дарили мне очень интересные вещи. Например, крест из хлеба. Из веника они вырезали разные вещи.
— Отец Глеб во время этого служения укрепился в своем неприятии смертной казни.
— Я тоже считаю, что пожизненное заключение лучше. Больше возможности для покаяния. Необязательно оно случится, но у человека есть возможность. Несколько таких заключенных писали письма мне, потом — моей средней дочери.
Они духовно окрепли, некоторые мечтают о свободе, но я все-таки против — там они ограждены от возможности возвращения к прежней жизни, а здесь могут соблазниться. Это же очень непросто — после бытия убийцей стать святым. Я всегда поминаю их в молитвах: Александра, Игоря, Андрея и двух Вадимов.
За что Господь будет нас судить, когда второй раз придет на землю? Он не спросит, какое я занимал положение в обществе, не спросит даже, как веровал, а спросит об одном: был ли я человеком? Накормил ли голодного, посетил ли больного, заключенного в темнице? Имел ли сострадание и жалость?
Если я был равнодушным, проходил мимо, Господь осудит меня. Поэтому, мне кажется, каждый из нас должен воспитывать в себе жалость и сострадание, уметь пожалеть человека в недоумении, падении, не отмахнуться от него, выслушать. Мы не видим Бога, но любим Его через человека. Поэтому я каждый день стараюсь через личную молитву приблизиться к Богу. Надеюсь, что и тем, за кого я молюсь, Господь помогает обрести веру и укрепиться в ней.
Беседовал Леонид Виноградов
