Храм Новомучеников и Исповедников Российских в Строгино

Задачу этого моего доклада я вижу в представлении моей монографии: «Книжная справа XVII в.: Богослужебные Минеи», которая выйдет из печати весной. Нет смысла, да и невозможно полностью пересказать здесь содержание этой книги, поэтому я ограничусь схематичным изложением только некоторых тем, и дополню их современными размышлениями. О литургической реформе XVII в. теперь только ленивый не упоминает. Однако, именно эта самая реформа ― одна из самых неисследованных областей литургики. Невзирая на непрекращавшиеся споры между старо- и новообрядцами. на пустозерскую апологетику, Дьяконовы и Поморские ответы, на труды литургистов XIX в.. серьёзного исследования реформы так и не произведено. Некоторые современные ученые затрагивают в своих исследованиях филологическую сторону справы, но литургическая сторона остается практически неизученной. Можно упомянуть о двух более-менее полных исследованиях по справе Служебника (Дмитриевский А.А. Исправление книг при патриархе Никоне и последующих патриархах / Публ. А. Г. Кравецкого. М.. 2004; Meyendorff, P. Russia, Ritual, and Reform: The Liturgical Reforms of Nikon in the 17th Century. New York. 1991), совсем недавно сделавшихся доступными. И ― всё! Вопросов книжной справы часто касается антистарообрядческая полемическая и миссионерская литература, которую и изобилии издавали в синодальное время. Но эта литература не исследует, а оценивает справу, и эти оценки всегда предвзяты и тенденциозны. 

Можно сказать, что и настоящее время в церковно-общественном сознании уже определён принципиально иной, не-синодальный подход к литургической реформе XVII в. Но этот подход чаше всего определяется идеологической настроенностью адептов, а не знанием реформы. Серьёзные обобщающие работы по справе ― дело далёкого будущего. Почему? Задача исследователя не только в том, чтобы выявить те либо иные изменения текста и устава, но и определить их происхождение (каждого изменения в частности и всех в общем), причины, филологию и психологию исправлений, мировоззренческий подтекст. Для этого необходимо пройти тем путем, которым шли справщики, последовательно анализируя сохранившиеся корректурные экземпляры, затем декларируемые ими источники, затем вообще все источники, доступные справщикам в то время. При этом не говорить о справе книги вообще, а последовательно и конкретно (страница за старинней) о каждом исправлении ― необходим построчный и пословный анализ всех исправлений и глосс на полях, которые сделаны справщиками. Необходимо хорошее знание исторической «подкладки» справы, указы священноначалия, знание справщиков с их биографией, почерками и про.,. знание деталей частной истории Печатного двора, па котором и происходила справа (неоценимую услугу здесь должны оказать Приходно-расходные книги Печатного двора ― в этом отношении малоисследованный источник). Серьёзная работа по изучению справы невозможна без изучения источников справы: греческих и славянских. Целесообразно публиковать славянский текст параллельно с греческим (который был доступен справщикам). В идеале в исследованиях о богослужебных книгах необходимо проследить историю формирования книги в целом и отдельных последований по рукописям хотя бы двух предваряющих издание веков, а также сравнить книги с печатными изданиями других славянских стран. Конечно, необходим комплексный подход к изучению справы, справу той либо иной книги необходимо производить в свете справы иных богослужебных и небогослужебных книг. Написанное в богослужебных книгах неразрывно связано с богослужебной практикой и обрядом. Это две половины одного целого, которые зависят друг от друга, дополняют друг друга и не всегда идентичны. Живая старообрядческая практика адекватно отражает практику дореформенного русского богослужения. При исследовании справы и сравнении старых и новых текстов обязательно необходима проекция на живую современную старообрядческую и новообрядческую практику: как исправление текста было связано с исправлением обряда; исправление обряда вызывало справу текста и наоборот. 

Главная задача этой работы заключалась во введении в научный оборот, описании и анализе корректурных экземпляров Миней (большая их часть неизвестна исследователям). Анализ этих экземпляров естественно помогает восстановить общую картину и детали книжной справы Миней в XVII в. Мы здесь именуем корректурные экземпляры источниками книжной справы в том смысле, что они послужили источниками для других корректурных экземпляров или непосредственно для печати. 

Выявление действительных источников справы, то есть тех книг и рукописей, которыми пользовались справщики в процессе справы, ― следующий этап исследования, требующий введения в оборот большою числа славянских и греческих рукописей (и печатных книг) из хранилищ ГИМ и РГАДА (в основном Типиконов и Миней). Задачу второго этапа работы можно осуществить только в процессе детального анализа справы, день за днем, ― такова специфика справы Миней. Здесь мы ставим задачу только подготовить исследователя к этому второму, главному и основному исследованию. Без привлечения всего комплекса рукописей и предварительного анализа справы Типиконов нет смысла в проведении детального анализа справы. Любая историческая работа нужна не для оценки исторических фактов современным научным сознанием, а для того, чтобы помочь понять и реконструировать мировоззрение и всё ему сопутствующее ― анатомию бытия исследуемого. Изучение литургических мелочей имеет принципиальное значение для реконструкции средневекового и противопоставляемого ему постсредневекового сознания, ибо лишь через качественно иное отношение к деталям лежит путь к систематике общею, не к оценке, а к пониманию истории. Таким образом, культурология предмета или факта из его исследования вытекает, и в то же время это исследование определяет. Поэтому книгу предваряет вступительная глава о культурологии и семиотике реформы. Смысл главы в том. чтобы развеять основные исторические мифы, сложившиеся вокруг литургической реформы XVII в. 

Причиной реформы и следующего за ней раскола следует признать не изменения богослужебного текста и обряда, а перемену мировоззрения. Средневековье отступало и приходило новое время с его расцерковлением, десакрализацией и десемиотизацией. Семиотический средневековый тип культуры сменялся на синтаксический. Веяние западной культуры меняло сознание и приводило к принципиально иным взглядам, что и вызвало реформирование жизни, быта и уклада, способа и вида молитвы, поэтому литургическая реформа была неизбежна. И она не могла быть "тихой", объясню почему. Менялось не только внешнее, менялось внутреннее, менялось подсознание, сам способ восприятия окружающего. Менялось отношение к знаку и символу ― корень средневекового мировосприятия. Средневековый человек воспринимал мiр символически, при этом символ был окном в Горний мир; новый человек считал подобное восприятие суеверным и оставлял за символом лишь информационную функцию. Поэтому средневековый человек (назовем его условно «человек А») и человек пореформенный («человек Б») отличались не просто мировоззрением. Речь идёт об отличиях иного порядка. Различной была духовная анатомия этих людей. Грубую аналогию можно привести, сравнив, например, современного мусульманина и православного. У мусульманина полигамия в крови: наличие второй жены для него изначально (с молоком матери) ― признак благочестия (а не нечестия и похоти). У христианина в крови моногамия, а полигамия для него ― мерзость, и он никогда не способен понять мусульманина. Отличия подобного рода существовали и между Человеком А и Человеком Б. Возможен был, естественно, мучительный и долгий переход из А в Б (и наоборот), но друг друга понять и принять эти люди нс способны. Потому конфликт был неизбежен. Кстати, именно переход из Б в А и является, в моем понимании, духовной целью для современного христианина (некоей «элитной» целью; миссионерски провозглашать её не стоит), потому что Человек Б не способен адекватно воспринимать ни средневековые по сути (оставшиеся таковыми и после справы) молитвенные церковные тексты, ни средневековую (другой не существует) аскетическую практику, агиологию, литургику и догматику и проч., т.e. он не способен к нормальной жизни в Церкви, не способен ко спасению. 

Вернёмся к справе Миней. Основная тема работы ― никоновская, а точнее иоакимовская справа богослужебных месячных Миней (предваряется эта справа кратким описанием доиосифовских и иосифовских Миней и их справы: некоторое внимание уделено в книге и справе Общих и Праздничных Миней). Это вполне благодарная тема для исследования. От справы остались печатные корр. экземпляры первого этапа справы (только четыре месяца: апрель-июль), и рукописные корр. экземпляры, с которых производилась печать. Последние после своего написания правились трижды (в три этапа). Правила Минеи специальная комиссия справщиков, согнанная в добавление к штатным справщикам патр. Иоакимом. Комиссия работала в 1683-87 гг. Первое издание правленых новообрядческих Миней последовало в 1690-91 гг. Затем вышло ещё одно, немного поправленное издание ― 1692-93 гг. Следует отметить, что все данные, привед―нные у предыдущих исследователей (Мансветова, Браиловского. Никольского и Сиромахи) неточны или откровенно неверны, поэтому необходима была работа с источниками и тщательная проверка. Комиссия по справе состояли из троих постоянных справщиков: старец Сергий (бывший игумен Молченского монастыря в Путивле ― глава комиссии, ставший потом начальником Печатного двора), Никифор Семенов (вдовый священник), и старей Моисей (бывший строитель Марчуковского монастыря). Почерковедческий анализ корректурных экземпляров говорит о том, что активное участие в справе принимал авторитетный справщик того времени Евфимий Чудовский, и он был одним из ведущих и руководящих справщиков и редакторов. Кроме того в комиссии на вторых ролях участвовали писцы Флор Герасимов (практически наравне со справщиками) и Дмитрий Федоров и Федор Никитин (незначительно). Краткое участие в справе других лиц (Кариона Истомина, иеромонахов Тимофея и Иоакима) практически не оставило следа. Сначала правили печатные иосифовские Минеи (занимался этим в основном Никифор), затем правленое переписывали набело и рукописные Минеи правили снова. С готовых корр. экземпляров предполагалось производить печать, но сразу в печать книги не попали, потому что вокруг оправы Миней поднялся шум, и Иоаким предпочёл выждать, когда шум уляжется. Спустя два года после конца работы комиссии Евфимий вновь пересматривает и правит рукописи Миней. Однако справа Евфимия во многом неприемлема, одиозна, вызывает множество вопросов, и патриарх назначает бывших членов комиссии по справе Сергия и Моисея для рецензирования этой справы. В результате в рукописных Минеях появляется третий слой справы. Евфимия вскорости отстраняют от справы, и он, обиженный. уезжает из Москвы. Недоправленные Минеи попадают в печать и до настоящего времени так и продолжают оставаться недоправленными, поскольку с конца XVII в. произведённая справа больше не завершалась и не упорядочивалась. Можно смело сказать., что корр. Минеи ― самые богатые из сохранившихся от справы корр. книг. Справщики не только производят исправления, но и почти всегда пытаются аргументировать совершенное ссылкой на какой-то авторитетный источник (предполагалось, по-видимому, что корр. Минеи могут сыграть апологетическую роль). Однако, не все декларированные источники реально использовались. Тем не менее, справа Миней, по-видимому, лидирует по количеству источников по сравнению со справой иных богослужебных книг. Перечислим эти источники. Греческие источники: греческие печатные Минеи, греческая печатная Триодь, 11салтирь. Исходя из анализа исправлений (а также состава фондов Типографской библиотеки) можно предположить использование печатных греческих Анфологиев, Типиконов. Часословов, рукописных Типиконов, Анфологиев, Миней, Часословов, Кондакарей, Паремийников, Библии. Однако, я сомневаюсь в систематическом использовании справщиками рукописных греч. источников и считаю, что они в основном пользовались только печатными. Славянские источники: печатный Типикон 1682 г., Львовский Трефолой (сноски 1018), печатные Октоих, Триодь Цветная, Шестоднев, Общая Минея, Требник, Псалтирь, житие Николая Чудотворца, рукописные Трефологии и Минеи. Можно предположить (исходя из анализа исправлений), использование славянских рукописных Уставов. Кондакарей, Паремийников, новопечатной Постной Триоди,. львовского печатного Канонника. Я сомневаюсь, что справщики активно пользовались рукописными харатейными слав. рукописями. Для полноценного вывода по этому поводу необходим детальный анализ. Характер исправлений: «По греческим минеям был проверяем состав служб, текст стихир и канонов и возстановляемы акростихи... С устава 1682 т. были правлены тропари, кондаки, Марковы главы и проверялся состав памятей» (Мансветов И. Д. Церковный устав (Типик), его образование и судьба в греческой и русской Церкви. М., 1885. С 359-360). 

Таков был основной ход справы, но на самом деле, конечно, в деталях все сложнее. Уже на этом первом этапе справы справщики использовали значительно больше источников, чем прежде них справщики Типикона, во многом отошли от Типикона 1682 г., изменяя редакцию перевода и состав памятей, кроме греческих источников часто пользовались славянскими рукописями, пытались «уравновесить» греческое и славянское и пр. 

Скажем немного о литургической и филологической стороне справы. Вначале о литургике. Состав памятей, текст тропарей и кондаков, уставные указания и богослужебные чтения сверялись с новоизданным правленым Типиконом (1682). Главным источником справы, без сомнения, служили греческие тексты служб, и лишь в качестве вспомогательных источников были использованы славянские рукописи. И. Д. Мансветов замечает: «...правление по греческому тексту не было проведено последовательно и применялось к исправлению текста служебных миней, а не состава их» (Мансветов И. Д. Церковный устав ... С. 360.). С этим замечанием можно согласиться лишь отчасти. Действительно, если речь идет о будничных (непраздничных) службах, как правило, при отсутствии в греческих источниках тех либо иных компонентов службы, эти компоненты оставляются (то есть не устраняются) и ведётся поиск подобных мест в славянских источниках и справа по этим источникам. Вообще непраздничные службы правятся немного (с литургической, да и с филологической стороны тоже). Несильно нравятся и праздничные службы русского происхождения (по понятным причинам: нет греческих источников справы). А праздничные службы греческого происхождения (то есть все двунадесятые, великие праздники и иные бденные и полиелейные) правятся капитально. С греческим текстом сверяются все песнопения, при отсутствии в источниках песнопения устраняются, меняются местами и пр. Недостающие тексты переводятся либо же переписываются из львовского Трефолоя и правятся. Везде повышается степень праздничности служб Апостолам: они повсеместно превращаются из шестеричных в полиелейные. При справе месяцеслова службы некоторым святым были вычеркнуты (особенно что касается русских святых ), а некоторым добавлены. При этом справщики не во всём следовали указаниям Типикона 1682 г. 

Таким образом, наш уставной и минейный месяцеслов формировался следующим образом: Типикон (82) отменил ряд служб (в основном русским святым), при справе Миней часть служб была возвращена или введена справщиками (например, 2 окт. ― Андрея Юродивого), а некоторые исключены; при выходе следующего Типикона (1695) ещё некоторые памяти были самостоятельно добавлены справщиками этого Типикона (например. 3 сент. ― прп. Григория Пельшемского), а некоторые исключены. Каждый этап справы месяцеслова нуждается в детальном анализе. В некоторых случаях для справы характерна тенденция к объединению двух богослужений в одно (при большом количестве служб под одним числом), перенос богослужения на соседнее число, а также вынос какого-либо богослужения на повечерие, то есть справщики старались оставить как можно меньше свободы для «уставного творчества» и как можно больше уставно-месяцесловных связей доктринально закрепить. К тому же здесь сказывается общая тенденция всей справы к сокращению и упрощению богослужения. Если рассматривать службу покомпонентно, то менее всего при литургической справе правятся каноны как самая консервативная и сохранившаяся часть богослужения. По греческим источникам в обязательном порядке восстанавливаются акростихи. Иногда, правда, нечасто, какой-либо канон при праздничной службе отменяется при отсутствии его в греческих источниках. Всегда сверяются тропари, кондаки, иногда изменяются Богородичны. В праздничных службах часто правятся стихиры: они либо вычёркиваются и заменяются другими новопереведёнными, либо меняются местами стиховны, хвалитны и воззвахи ― сообразно с порядком в греческих книгах. 

Итак, в обрядово-литургической части реформы декларировалось соотнесение с греческими образцами (с современными, которые провозглашались древнейшими и правильными). На самом деле и это соотнесение не было последовательно проведёно (современная греческая практика была разнообразна и не знакома справщикам в полноте, уставные указания, как обычно, с практикой разнились и также были разнообразны и порой противоречивы: по уставным указаниям всегда можно лишь отчасти судить о реальной практике), речь идет о громадном множестве случайных, а иногда и системных, но в общем-то разнородных перемен, которые можно объяснить несколькими побуждениями (как и всякое литургическое обновление): сокращением и упрощением богослужения, «интернационализацией», уходом от национально-русских традиций благочестия, удовлетворением современных барочно-церемониальных вкусов и пр. Богослужение подспудно приспосабливалось к новым условиям бытования в секуляризированном светском государстве. А в общем при исследовании выясняется, что в этом отношении реформа была довольно сумбурной и не имела строгой направленности, кроме одною принципа ― что-нибудь обязательно менять. 

Теперь о филологии. Главным направлением филологической стороны справы стал новый перевод богослужебных текстов с современных греческих (с применением новейших переводческих принципов и лексикологии) и применение грамматических правил, выработанных в грамматике Мелетия Смотрицкого к богослужебным текстам. Естественно, выявляется множество несоответствий новых переводов дореформенным и старославянским текстам. Старообрядцы восставали прочив какой-бы то ни было грамматической правки богооткровенного текста. «По средневековым представлениям мир ― это книга, т.е. текст, воплощающий в себе Божественный смысл. Символом мира является книга, а не система правил, текст, а не модель. Между тем грамматика задаёт именно модель мира: как всякая модель, она позволяет порождать Тексты, заведомо ложные по своему содержанию» (Успенский Б.А. Раскол и культурный конфликт XVII века // Успенский Б. А. Избранные труды. - М., 1994. Т. 1 С. 494). Средневековое мировоззрение воспринимало грамматические правила как модель (то есть некий утрированный принцип), поэтому считала кощунством их применение в области сакрального. Попытка вместить полноту в схему, с неё же снятую, ― абсурдна (но очень характерна для всякого реформатора, особенно в данном случае для приходящего барочно-ренессансного восприятия); в данном случае она практически приводит к утрате полноты древнеславянской словесной культуры. Поэтому возникает вполне естественный протест средневековой Руси. На Руси воспринимали сакральный текст и сакральный язык (церковнославянский) как язык слушающего. И тогда вполне естествен протест против каких бы то ни было перемен и исправлений сакрального текста: в «идеальном» средневековом понимании человек не властен над этим текстом и попытки его менять и править есть кощунство (поэтому протест и имеет силу исповедания). Однако, в XVII в. вследствие западного влияния в кругах «культурной элиты» происходит перемена в отношении к обряду вообще и к сакральному тексту и языку в частности: он из «языка Бога» превращается в «язык человека», из средства фиксации в средство коммуникации, из «слова Бога к человеку» ― в «слово человека к Богу». Сакральное перестает быть сакральным. Подобная мировоззренческая перемена вынуждает её адептов к обязательным переменам: сакральное не только возможно менять, но и необходимо менять, дабы изменить его характеристики и тем самым подвигнуть основы неприемлемого для них архаичною мировоззрения. Таким образом, новое «исповедание» сделало неизбежной справу и языковые новшества в сакральных текстах. Если рассматривать лингвистическую сторону справы, евфимиевская система категорично-пословного, посложного и поморфемного перевода греческих текстов и слов порождает множество непривычных и порою непонятных неологизмов. Евфимий ставит себе в заслугу это «творчество», он меняет один неологизм на другой, ищет и экспериментирует, появляются полупереведенные слова и просто греческие термины, оставленные без перевода . В результате такой работы многие фразы становятся просто непонятными. Ко многим исправлениям можно адресовать упрёк современных исследователей, обращенный ими еще к Максиму Греку: «...он механически переносит законы древнегреческого языка на современный ему славянский». Собственно варианты перевода того либо иного слова дли Евфимия были в основном определены лингвистической практикой Епифаиия Славинецкого, его Славяно-греко-латинским лексиконом ― Син. греч. 488 (хотя сам Евфимий ссылается па авторитетных переводчиков древности). Евфимиевская концепция применялась главным образом посредством «системы рабочих слов» и «системы рабочих фраз». То либо иное слово или фраза, переведённые иначе согласно упомянутому словарю, пунктуально выискиваются в Минейных текстах и исправляются с мертвящей методичностью. Таким образом, тот либо иной греческий термин получает право лишь на одно значение, вариативность старого текста уничтожается. Догматизируется лишь один вариант перевода, который кажется справщикам ближе к изначальной греческой лексеме. Этих «рабочих слов» и «рабочих фраз» несколько сотен. Самые распространенные: инок ― монах, масло ― елей, дети ― отроцы (девице ― отроковице), мученик ― свидетель, церковь ― храм, распятие ― крест, стадо ― паства, браконеискусную ―неискусобрачную, млеком питать ― доить, исцелитель ― врач, лекарь, состав ― ипостась, учение ― догма, строение ― смотрение, святитель, священник ― архиерей, милостив ―сострадателен, пища ― сладость, запечатленная ― запечатанная. 

Теперь о грамматике. Гимнографичеекие тексты правятся согласно правилам Грамматики Мелетия Смотрицкого и Лаврентия Зизания. Справа направлена в основном на снятие грамматической омонимии и синонимии и на некоторое «грецизирование» синтаксиса. Самым заметным и многочисленным исправлением в этой области стала пунктуальнейшая замена аориста перфектом ― в каждом богослужении десятки подобных исправлений. Кроме того, для корректуры рукописных Миней характерны обычные для справы многочисленные замены дательного падежа родительным, устранение эклектических местоимений, замена местоимений типа свой на твой, и пр. Все эти исправления образуют систему рабочих правил. Наряду с греческим элементом на филологию корректуры заметно влияние элемента юго-западного, а также некоторая русификация грамматических форм и лексики. Более всего грамматико-лингвистической справе подвергаются праздничные службы, менее ― будничные (как и литургической). Если рассматривать службу покомпонентно, то с наибольшим усердием правятся тропари и кондаки. Они не слепо переписываются из Типикона 1682 г. (которому им предписывалось следовать указом). Справщики правят этот перевод по греческим источникам. И. Д. Мансветов считает, что справшики Миней «...имели под руками греческий текст иной редакции, чем справщики Типикона 1682 г.». Причём «преимущество большей правильности и точности во многих случаях должно остаться за уставом 1682 г.» (Мансветов И. Д. Церковный устав ... С. 363.), далее исследователь пытается доказать это сравнительным анализом некоторых тропарей и кондаков. Выяснить меру истинности этих утверждений можно лишь при детальном анализе справы. Мы лишь можем констатировать наличие нескольких редакций перевода (редакции Типикона 1682 г., Минейной редакции и нескольких промежуточных вариантов в корректурных экземплярах по мере правки Устава и Миней). Сравнительное рассмотрение этих редакций поможет наглядно проследить ход мысли справщиков и иллюстрировать принципы справы. Менее всего правится канон (как и при литургической справе). Остальные песнопения подвергаются филологической справе по мере наличия греческих источников. 

Книга заканчивается детальным табличным анализом некоторых июльских служб. Сам по себе этот анализ не имеет законченного смысла без подробного анализа славянских и греческих рукописных и печатных источников. Однако к анализу привлечены печатные и рукописные корректурные экземпляры, что показывает перспективы изучения справы с привлечением корр. источников. Эту часть книги все читавшие единодушно называют самой интересной. 

Я закончу свой краткий доклад. Удивительный интерес подобных исследований, надеюсь, привлечет славистов, литургистов и филологов к этой проблеме, к легальному исследованию книжной справы с привлечением всех источников. Литургических и культурологических обобщений уже хватает, и их идеологическая предвзятость (с обеих сторон) определена отсутствием реального знания реформы и справы. Изучение анатомии справы призвано предостеречь от подобных поспешных экспериментов в сакральных областях церковной жизни в будущем.